Этот стиль живописи, грубый и неопределенный, поражает нас как свидетельство невежества и отрицания красоты и истины… Слишком просто привлечь внимание, создавая более халтурные полотна, чем кто-либо другой может себе позволить.
Но благодаря нескольким серьезным коллекционерам, рассеянным среди публики, представление не потерпело полного провала.
Ренуару аукцион подарил два новых знакомства, которые сыграли для него решающую роль в будущем. Жорж Шарпентье сдержал слово и купил картину Ренуара, невзирая на глумление толпы. Будучи в восторге от своей покупки, он желал приобрести и другие полотна неизвестного художника и искал их повсюду. Познакомившись, они сразу почувствовали взаимную приязнь, и Шарпентье повез Ренуара знакомить со своей молодой женой Маргерит.
Шарпентье были женаты всего три года, но их салон уже пользовался известностью. Маргерит была молода, хорошо образованна и умна, а если прибавить к этому богатство и популярность, нетрудно догадаться, что ей многие завидовали. Ее внешность производила впечатление: темные глаза с приспущенными веками, пышная грудь… хотя никакие ухищрения ее портных не могли все же скрыть недостаточную длину ног.
Кто-то из друзей сказал ей, что она похожа на Марию-Антуанетту:
– Да, Маргерит, ты вылитая Мария-Антуанетта, только с укороченной нижней половиной.
Ренуар чрезвычайно понравился Маргерит, и она пригласила его бывать на ее вечерах, где собирала кое-кого из самых знаменитых личностей своего времени и со свойственным ей вкусом к разнообразию вводила в обиход всяческие новшества. Помимо писателей, актеров, актрис и политиков – включая ставшего теперь идолом парижского светского общества Гамбетту, для которого все дамы углубляли свои декольте, Эдмона Гонкура и Флобера, который, по мнению Дега, выглядел как «полковник в отставке, ставший виноторговцем», – Маргерит привечала в своем кружке и более рискованных персонажей. Среди них были звезды кафешантанов, в том числе Иветта Гильбер (впоследствии ее обессмертил Тулуз-Лотрек, а также Дега), исполняющая на ее вечеринках популярные песенки. На одном из таких суаре ее увидела великосветская гостья Маргерит из предместья Сен-Жермен.
– Моя дорогая, – воскликнула она, – держу пари, вы меня не помните! Мы часто встречались в очень давние времена, до того как вы стали звездой, а были еще маленькой белошвейкой.
– Разумеется, я вас помню, – ответила Гильбер. – Я никогда не забуду, как трудно было заставить вас заплатить за работу.
К концу дня, закончив рисовать у себя дома, Ренуар в костюме с жестко накрахмаленным воротничком и манишкой (они тогда как раз входили в моду) бегом спускался по длинной монмартрской лестнице и мчался по грязным, немощеным проулкам, через площадь Клиши (все еще не перестроенную) дальше, на улицу Гренель. Без тени зависти он восхищался прекрасными апартаментами Шарпентье с роскошными интерьерами, изысканными закусками и шикарно одетыми дамами. Ему нравилась Маргерит, но не было ни малейшего желания жить как Шарпентье. В глубине души Ренуар считал, что Осман разрушает Париж: новые проспекты, конечно, хороши, но вокруг домов на Монмартре, при всей их перенаселенности и антисанитарии, по крайней мере имелись сады.
К коммерческим ценностям и приоритетам он относился подозрительно: говорил, что ему нужны ванная для зубной щетки, кусочка мыла и возможность видеть картины в рамах эпохи Людовика XV, украшенных золотыми листьями, но ему не требуется ванная, украшенная золотыми листьями.
Много лет мадам Шарпентье исправно приглашала Ренуара на свои приемы. Когда мог, он всегда приходил. Однажды, вручив изумленному швейцару цилиндр, шарф, перчатки и пальто, Ренуар обнаружил, что по рассеянности забыл надеть вечерний сюртук и пришел в одной рубашке.
– Весьма демократично, – заметил по этому поводу Гамбетта.
При этом он сказал Ренуару, что хоть и восхищается творчеством импрессионистов, не может позволить себе выступать на стороне «революционеров».
Супруги Шарпентье вскоре стали близкими друзьями Ренуара. Он всегда был желанным гостем в их доме, а когда работа поглощала его целиком, без смущения посылал им извинения. «Голова лопается от идей, – писал он Маргерит, – и если сейчас отвлечься, то все они пропадут». Несмотря на это, его всегда приглашали снова.
Постоянная гостья Маргерит восемнадцатилетняя актриса Жанна Самари поражала всех своей жизнерадостностью. Эта рыжеволосая девушка, очень артистичная, с огромными темными глазами, маленьким вздернутым носиком, бледной чистой кожей, широким ртом и идеальными жемчужными зубами, носила одежду только сшитую на заказ. Как правило, наряды подчеркивали ее узкую талию и пышный бюст. Еще Жанна Самари любила блузки с огромными лиловыми бантами. При этом ей удавалось сочетать театральное щегольство с нежной хрупкостью, покорившей Ренуара.
Когда десятилетия спустя сын Ренуара Жан увидел ее портрет, он заметил, что Жанна была абсолютно в духе Ренуара: он отлично мог себе представить ее «по утрам делающей покупки на рынке на улице Лепик, с корзиной, полной свежих овощей. Она бы тщательно ощупывала дыни, чтобы удостовериться в их спелости, и критическим оком осматривала бы мерлузу, проверяя ее на свежесть. А вечером, облачившись в прелестное белое платье и загримировавшись перед выходом на сцену, она превращалась в королеву, королеву с соблазнительными формами, взывающими к ласкам».
В интерьере салона мадам Шарпентье, с его роскошными коврами, модными японскими обоями, канделябрами, великолепными украшениями и китайскими лакированными столиками, уставленными алыми и белыми цветами, красота Жанны, должно быть, казалась и вовсе опьяняющей. Она жила с родителями на улице Фрошо, сразу же за площадью Пигаль, и те вскоре попросили Ренуара написать портрет их дочери: «Она так восхищается вами».
Окна квартиры Самари на улице Фрошо выходили на восток и на запад, так что света там было достаточно только между часом и тремя часами дня, после чего вся квартира погружалась в глубокую тень. Поэтому Ренуар рисовал поспешно: в час дня он врывался в дом и порой так спешил приступить к работе, что забывал даже поздороваться. Иногда он ходил посмотреть на Жанну в «Ко-меди Франсез», не преминув заметить, что это большая жертва с его стороны, поскольку театр – не то место, где можно развлечься.
Прошло немного времени, и он уже рисовал ее в собственной квартире под предлогом, что маленькие пирожные мадам Самари слишком соблазнительны – лучше найти другое место для работы. На улице Сен-Жорж влюбленные наслаждались уединением. Но Ренуар был «не из тех мужчин, которые женятся, – как сказала Жанна. – Вернее, он женится на всех женщинах, которых рисует, – но это касается только его кисти».
Вскоре он писал также роскошный портрет Маргерит Шарпентье, на котором она в своих модных пышных одеждах источает буржуазный шик. После этого Виктор Шоке заказал ему портрет своей жены. Он был ослеплен картинами, увиденными в отеле Друо, причем работами Моне не меньше, чем работами Ренуара.
«Когда я думаю о том, что потерял целый год… – признался он Моне. – Ведь я мог смотреть на ваши картины еще год назад, как же вы лишили меня такого удовольствия?!»
