Дега убедить не удавалось. Учитывая чудовищную реакцию как на первый групповой показ, так и на торги в отеле Друо, он начинал подозревать, что ярлык «импрессионист» лишь дает в руки публики крюк, на который она будет продолжать нанизывать свои предубеждения. Тем не менее, когда осенью группа собралась в «Нувель Атэн», все сошлись на том, чтобы выставиться снова.
К весне 1876 года подготовка к новому показу уже шла полным ходом. На сей раз Дюран-Рюэль предложил на месяц отдать в их распоряжение свою галерею на улице Пелетье, и художники готовились открыть выставку 30 марта, вывесив 252 полотна, в число которых в память о Базиле были включены и две его картины.
Мане снова отклонил приглашение присоединиться к группе. Писсарро болезненно относился к убежденности Дега в том, что им следует отказаться от коллективного названия, он по-прежнему не сомневался, что они смогут добиться успеха только как узнаваемая демократическая группа. Несколько месяцев он даже обдумывал план создания новой, более политически ангажированной ассоциации «Союз» во главе с его единомышленником-социалистом Альфредом Мейером. В конце концов Писсарро отказался от этой идеи, предпочел остаться в составе группы. Все (кроме Мане) снова были на борту.
Дега написал Берте Моризо:
Если сможете, приходите и возьмите на себя размещение картин. Мы собираемся развесить полотна художников группы компактно, отделив их от прочих насколько возможно… пожалуйста, придите и возглавьте эту работу.
Картины разместили по принципу: те, что считались более «простыми», – в передних залах, самые «трудные» – в задних. Берта прислала 19, в том числе «Крестьянку, развешивающую белье» и английские пейзажи. Дега, представивший 24 полотна, включая «Контору по торговле хлопком в Новом Орлеане» и «Абсент», имел отдельное помещение в глубине галереи. Среди восемнадцати картин Моне была «Японка», ярким красным пятном выделяясь на стене в одном из передних залов. Сенсацией выставки стала картина Гюстава Кайботта «Паркетчики» – крупное полотно, изображающее опустившихся на четвереньки обнаженных по пояс мужчин, настилающих и циклюющих полы в типичных апартаментах, каких много строилось по плану Османа.
Вторая выставка ознаменовала начало активного творческого участия Кайботта в группе. Он представил восемь картин (хотя по непонятной причине не был включен в каталог – возможно, вопрос о его участии решился в последний момент?) и в значительной степени финансировал выставку.
Незадолго до того по смерти отца (в 1874 году) он вступил в права наследства. А позднее в том же году умер его младший брат Рене, которому было всего 26 лет, и Кайботт боялся, что его тоже ждет безвременная кончина. Поэтому он составил завещание, выделив существенные средства на поддержку будущих выставок импрессионистов.
«Паркетчики» – поразительное произведение: спинные и плечевые мышцы мужчин кажутся осязаемо упругими, зритель почти физически ощущает напряжение рук, запах дерева, с которого снимают кудрявящуюся стружку, и натурально воплощенную силу, коей нельзя не восхититься. На руке одного из мужчин поблескивает обручальное кольцо. Личная жизнь Кайботта была для группы тайной, но все соблюдали уважительную дистанцию, не смея расспрашивать. Теперь, когда он фактически финансировал выставку, его роль в группе стала весьма ощутимой. Его преданность делу и видное место, которое заняли в том году его работы, сделали его незаменимым, что раздражало Дега: до того он полагал себя кем-то вроде главного организатора в группе.
Публика собралась на улице Пелетье, чтобы посмотреть выставку. Толпа была не так многочисленна, как двумя годами раньше, на бульваре Капуцинок, но, похоже, и теперь она пришла поиздеваться. Виктор Шоке стоял перед картинами Сезанна и рассказывал о них, стараясь сделать понятными зрителю (сам Сезанн в это время находился далеко, в Эстаке).
«Японка» Моне вызвала восхищение и была продана за 2000 франков. У «Паркетчиков» толпилось много народу. Как и ожидалось, на картину Дега «Абсент» все глазели в изумлении и отпускали язвительные замечания. Даже посетивший выставку Джон Мур был удивлен: «Бог ты мой! Это же потаскушка. У нее на лице написана вся ее жизнь – праздность и порок». Но капитан Генри Хилл из Брайтона купил картину (то ли лично, то ли через посредника). Она была морем доставлена в Англию, где в сентябре 1876 года владелец представил ее на ежегодной Брайтонской зимней выставке (третьей по счету) современной живописи под названием, дающим понять, что картина изначально не претендовала быть выдающимся произведением искусства, – «Эскиз французского кафе».
Когда группа собралась, чтобы суммировать итоги, обнаружилось, что хотя посещаемость выставки была на этот раз не особенно высока, благодаря Кайботту они, во всяком случае, были в состоянии заплатить Дюран-Рюэлю 3000 франков за аренду галереи. Каждый также вернул себе 1500 франков, внесенных авансом, и получил дивиденды в размере трех франков.
В прессе были предприняты по крайней мере попытки дать показу честную оценку. Писатель Генри Джеймс (ему в 1876 году было 33 года) находился в Париже и написал рецензию на выставку в «Нью-Йорк трибьюн». В ней проводилась мысль о том, что для импрессионистов «красивое… значит то же самое, что сверхъестественное – для позитивистов: это метафизическое понятие, которое может лишь создать в голове у человека путаницу и от которого надо решительно держаться в стороне. Держитесь от него в стороне, и удовольствие придет само собой. Истинное поле деятельности для художника – реальный мир, и суть его ви́дения состоит в том, чтобы дать живое представление о том, как предмет выглядит в данный конкретный момент».
Дюранти написал обстоятельную статью, позднее он расширил ее до брошюры, которую издал на собственные средства под названием «Новая живопись». Он описал основные принципы новой «школы», как их понимал, напомнив читателям, что эти новые революционеры выставляются в выдающейся компании вместе с Милле, Йонгкиндом, Буденом, Фантен-Латуром и Уистлером. Тем не менее, акцентировал он, публика должна сосредоточиться не на их убеждениях, а на творческих идеях. Эти художники открыли новый способ рисовать свет и изображать повседневную жизнь людей. На их полотнах обычный человек воспевается со всеми его причудами и индивидуальными особенностями. Однако дальше Дюранти добавил ложку дегтя, заметив, что некоторые картины тем не менее кажутся ему слишком «фантастичными», поскольку даже хороший реалист безусловно обязан быть хорошим рисовальщиком.
Некоторые читатели улавливали намеки на лояльность автора членам группы: его замечания по поводу изображения конторы по торговле хлопком, оперных кулис и прачек выдавали, что он ангажирован Дега написать эту рецензию. А финал статьи: «Я желаю доброго ветра им в паруса… Я призываю матросов быть внимательными, решительными и терпеливыми…» – подразумевал знание роли, которую Кайботт (страстный яхтсмен) играл в группе.
Другие обозреватели следовали его примеру: все они умеряли положительные отзывы предостережениями. В «Опиньон насьональ» Сильвестр хвалил художников за силу убеждений, но критиковал их «идеал» как страдающий незавершенностью. «Арт» сравнивал эту экспозицию с групповой выставкой 1874 года, высказывая мнение, что ничего нового с тех пор не появилось, просто «худшее все более прививается на плохое, отвратительное и несуществующее». «Монитёр универсель» заявляла, что у этих художников «творческая непримиримость идет рука об руку с политической».
