Но по-своему Сезанн продолжал хранить нерушимую верность группе, хотя – пусть с обычным для него высокомерием – решил пойти на компромисс в отношении Салона. «Если ярлык импрессиониста поможет мне, я выставлю свои лучшие вещи вместе с ними, а Салону предложу что-нибудь более нейтральное».
Предположение, что Моне быстро богател, разумеется, было своего рода иллюзией. (Моне не догадывался о чувствах Сезанна и горячо защищал от тех, кто считал его занозой в группе.) По-прежнему отчаянно стараясь сохранить дом в Аржантее, он отдавал себе отчет в том, что его перспективы заметного улучшения не претерпели. Его «Японка», несмотря на то что была выгодно продана, оставалась предметом язвительных насмешек в прессе. Шоке больше не выказывал особого интереса к его картинам, а нового солидного покровителя на горизонте не наблюдалось.
Продавал он очень мало и испытывал мучительные терзания, поскольку его увлечение аржантейской жизнью у реки начинало иссякать и ему требовался новый материал. Но с житейской точки зрения Моне не хотел уезжать, в то же время не желая признаться, что не может больше позволить себе мечту о вольготной жизни буржуа в загородном поместье.
Он начал опять поглядывать на Париж как на источник новых идей. Из окна квартиры Шоке, располагающейся на пятом этаже дома на улице Риволи, он нарисовал Тюильри. Потом отправился в восьмой округ, в имение Эрнеста Ошеде, и нарисовал великолепный знаменитый парк Монсо, заложенный в XVIII веке и принадлежащий теперь Ошеде.
Идея нарисовать парк Монсо исходила от самого Ошеде, друга Мане. В июле в его огромной роскошной резиденции, замке Роттембург в Монжероне возле Парижа, гостили Мане с Сюзанной. Декоративный и величественный замок стоял на украшенном розовыми шпалерами обширном пространстве, по которому важно расхаживали индюшки и индюки с блестящими алыми зобами. После отъезда Мане и Сюзанны Моне тоже получил приглашение. Ошеде предоставил ему помещение под студию в одном из павильонов и снабдил небольшим авансом, чтобы он написал несколько крупных полотен для украшения стен. Моне принялся за работу, он рисовал цветы и индюков на фоне величественно высящегося вдали замка.
Эрнест Ошеде познакомился с Моне через еще одного спасителя группы – врача-гомеопата де Беллио, тоже коллекционера произведений искусства. По словам Ренуара, в критические моменты де Беллио всегда оказывался рядом. Каждый раз, когда кому-то из них требовалось несколько сот франков, они отправлялись в обеденное время в кафе «Риш», где всегда можно было застать доктора. Он покупал любую картину у художника, оказавшегося в стесненных обстоятельствах, даже не потрудившись взглянуть на нее.
В отличие от де Беллио Ошеде внешне напоминал успешного магната: пухлые пальцы, толстая сигара, черно-белый галстук, шляпа-котелок, длинные, загнутые кончиками кверху усы и тяжелый отсутствующий взгляд. Тем летом в Монжероне Мане написал его небрежно сидящим за маленьким столом, в соломенном канотье, на столе – графин и стакан вина. Над ним склонилась его дочь Марта – настороженный взгляд маленьких глаз и поджатые губы выдают ее заботу о нем, но Ошеде не обращает на нее внимания.
Несколько лет Ошеде вел жизнь баснословно богатого коммерсанта. Свое состояние он получил в наследство от отца, когда-то служившего приказчиком в магазине и женившегося на кассирше. В результате долгих лет усердного труда они вместе основали процветающую текстильную фирму. Шестью годами ранее, в 1870 году, после смерти отца, во главе семейного бизнеса стал Эрнест. Но он проявил себя неумелым предпринимателем, слишком благодушным, чтобы превратиться в преуспевающего магната. Бизнес пришел в критическое состояние, а Ошеде понятия не имел, что с этим делать.
Он был женат на женщине из еще более богатой семьи, чем его собственная. Отец Алисы (урожденной Реньо), один из самых известных членов большой бельгийской общины Парижа, занимался производством бронзовых предметов искусства, поставляя их императорскому двору. В круг общения семейства Реньо входил сам барон Осман. Ошеде безнадежно влюбился в шестнадцатилетнюю Алису, несмотря на дурные предчувствия самозабвенно любившей его матери, с самого начала опасавшейся, что Алиса «с ее незаурядным умом и сообразительностью… силой воли и нежной красотой не будет подходящей парой для моего сына». «О, Эрнест, Эрнест! Какая судьба тебя ожидает!» – стенала она в дневнике еще двенадцатью годами раньше. Теперь, похоже, ее предсказания сбывались.
Алиса с приданым в 100 тысяч франков деньгами и имуществом на 15 тысяч франков (можно сравнить с пятьюстами франками приданого Камиллы Моне) вышла замуж за средне воспитанного Ошеде и произвела на свет пятерых детей. Все они отличались коренастой фигурой, как у обоих родителей, и унаследовали от матери голубые глаза и пышные курчавые светлые волосы.
Встав во главе отцовского дела, Эрнест суетился, создавая видимость бурной деятельности. По своей смерти в 1870 году отец Алисы оставил 2,5 миллиона золотых франков, из которых Алиса получила девятую часть, в том числе и за́мок. Чета Ошеде вела роскошную жизнь, доставляя приглашенных на лето к себе в замок друзей в частном поезде. Но все больше они прожигали Алисино состояние. Реакция Ошеде на неприятности в бизнесе состояла в том, что он с новой силой продолжал тратить.
После смерти отца в 1874 году он вкладывал огромные суммы в свою коллекцию произведений искусства. На следующий год, в сентябре 1875-го, ему пришлось выйти из отцовского бизнеса, но вместе с несколькими компаньонами он создал новую компанию («Тиссье, Бурли и K°», основанную 1 августа 1876 года, с уставным капиталом в 2,9 миллиона франков и штатом торговых агентов в 60 человек). Его финансовое положение оставалось нестабильным, чтобы не сказать больше, но он делал вид, будто не знает этого. Впрочем, Ошеде до конца так никогда и не понимал своего истинного положения. Он владел землей по всему Парижу и в его окрестностях, парк Монсо – одно из его приобретений.
В летний период они с Алисой устраивали домашние приемы для знаменитых гостей и отдельно – для друзей-художников: на чету Ошеде талант производил как минимум такое же впечатление, как статус. Мане и Сюзанна были самыми желанными гостями, особенно для детей Ошеде, которым разрешалось подольше не ложиться спать, чтобы послушать, как Сюзанна играет на пианино, и отвечать на «удивительные вопросы Мане о деревенской жизни». Присутствие Клода Моне, бродящего по саду с мольбертом, рисующего розы и индюков, должно быть, накладывало дополнительный отпечаток на их богемные мероприятия.
А в другом конце Парижа, на углу улицы и бульвара Пуассоньер, рабочие поддерживали жизнедеятельность фабрики Ошеде. Она находилась в лабиринте темных извилистых улиц, описанных Золя в «Западне» как «изломанные и искалеченные, уползающие, словно темные извивающиеся сточные канавы». Эти улицы отходили непосредственно от османовских сверкающих, с только что оштукатуренными фасадами новеньких бульваров Маджента и Орнано. Там, в унизительных условиях, рабочие, жившие в жалких лачугах на окраине Клиши или на склонах Монмартра, тяжело трудились в плохо освещенных помещениях порой по 16 часов в сутки на службе у большого, хотя и стремительно убывающего состояния Ошеде.
