Книга Частная жизнь импрессионистов, страница 64. Автор книги Сью Роу

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Частная жизнь импрессионистов»

Cтраница 64

…какая ужасная погода дождь идет и идет бедные цветы только-только распустились и дождь убил их наши большие красные маки не успели даже расцвести и уже завяли а розы бедные розы так грустно смотреть на них и такая грязь везде невозможно шагу ступить из дому весь луг залит водой я пишу тебе подложив под ноги грелку но несмотря на все эти неудобства у нас все хорошо все здоровы надеюсь ты тоже на улице так холодно что спаржа даже еще не взошла так же как фасоль и бобы которые я посадила большинство семян сгнило придется все сеять снова к счастью милостью божией мы пока можем обходиться без них пиши нам расскажи мне что ты делаешь я пересылала тебе письма от амелии и алисы [кузин] но ты не сообщил получил ли ты их тебя это мало интересует наверное что же касается меня то до скорого свидания мы шлем тебе свою любовь от всего сердца.

Даже чета Писсарро, которые обычно перебивались, питаясь скорее с огорода, чем покупая еду, поскольку не имели денег, в конце концов были вынуждены просить кредит у лавочников и в долг покупать одежду детям. Кайботт прислал им 750 франков в обмен на три картины. Камиль начал делать и расписывать керамику, сдавая ее на керамическую фабрику в Осни, где ее обжигали, и переносить свои рисунки – пастушек, пастухов, сборщиков яблок и капусты – на кафельные облицовочные плитки. За два года он нарисовал порядка сорока вариантов.

Сезанн еще некоторое время оставался в Париже в бесплодных поисках покупателей, но летом вернулся в Овер и Понтуаз, где обнаружил у Писсарро нового протеже – двадцатидевятилетнего Поля Гогена. Бывший в те времена успешным биржевым маклером, Гоген ненавидел буржуазную жизнь и хотел отказаться от нее, чтобы посвятить себя живописи. Вместе с Писсарро и Сезанном он провел лето 1877 года в окрестностях Понту-аза, рисуя на пленэре. Он купил одну из картин Сезанна, но Сезанн все равно чувствовал себя не слишком уютно в обществе этого неизвестно откуда взявшегося новичка, заявляющего свои права на Писсарро, которого в группе почитали «отцом».

Когда, будучи в Париже, Писсарро привел Гогена в «Нувэль Атэн», чтобы познакомить с остальными художниками, Моне он не понравился. Так же, как Сезанн, он счел его дилетантом, лишенным всякого таланта. Дега, напротив, увидел в нем счастливую находку и очень хотел – хотя и не открыто, поскольку был уверен, что не встретит поддержки, – ввести его в сообщество.

Хотя выставка провалилась, начали появляться признаки того, что критика постепенно склоняется в их сторону. Бо́льшую, чем другие, благосклонность у обозревателей заслужил Моне с циклом картин «Вокзал Сен-Лазар». В «Фигаро» некто «Барон Гримм» (вероятно, Вольф) упоминал в качестве своего рода комплимента о «неприятном впечатлении, которое производят несколько локомотивов, дающих гудки одновременно». «Монитёр универсель» также признавала «впечатление, которое производит на путешественников шум постоянно прибывающих и отбывающих поездов». То есть мало-помалу сила воздействия импрессионистской живописи начинала доходить до зрительского восприятия.

А вот события в личной жизни Моне приобретали драматический оборот. Первые признаки были косвенными. В начале лета 1877 года компаньоны Эрнеста Ошеде вызвали его в Париж. Но он там не появился. Его не смогли найти нигде в Париже, и в замке Роттембург его тоже не было. Напуганный вероятностью финансового краха, публичного позора и гнева Алисы, он тайно, вместе с другом, который опасался, что в противном случае Ошеде наложит на себя руки, бежал в Бельгию. Оттуда написал жене отчаянное письмо:

Обожаемая моя супруга! Имею ли я еще право так тебя называть? Целый месяц я героически боролся… потом потерял голову… хотел убить себя… Я не могу оставаться в Париже. Следует ли мне жить дальше ради тебя и ради наших любимых детей? Не вини меня… Скажи лишь, следует ли мне… Не пытайся искать меня, иначе я покончу с собой.

Алиса, оставшаяся одна с детьми в замке Роттембург, ждала ребенка, который был зачат в ноябре предыдущего года, когда Моне еще жил в замке. Весь июль и август 1877 года ее осаждали кредиторы, требуя провести инвентаризацию всего имущества. 16 августа Ошеде были объявлены банкротами, и Алисе велели покинуть замок, которому предстояло уйти с молотка в уплату долгов вместе с остальным имуществом. Вся мебель была изъята. Коллекция произведений искусства, в частности 50 полотен импрессионистов (Моне, Мане, Ренуара и Сислея), конфискована, выставлена на торги и продана за бесценок.

Слуги исчезли все, кроме одной преданной горничной, которая отказалась покинуть хозяйку и заявила, что останется с Алисой и будет работать бесплатно. Вместе с этой бедной женщиной Алиса и пятеро ее детей 20 августа отправились в Биарриц, надеясь, что там их приютит одна из сестер Алисы. Но по дороге поезд пришлось остановить: Алиса разрешалась от бремени шестым ребенком, Жан-Пьером Ошеде (сыном то ли Ошеде, то ли Моне, хотя Моне никогда своего отцовства не признавал), покуда ошеломленный станционный смотритель приглядывал за остальными ее детьми в соседнем вагоне. Таким причудливым образом пристрастие Моне к поездам обернулось пророчеством.

Моне оставался в Аржантее с Камиллой, которая весной тоже забеременела. Теперь Моне признался Мане и доктору де Беллио, что Камилла серьезно больна: у нее обнаружилась опухоль шейки матки, которая, по мнению местного аржантейского врача, имела то ли онкологическое, то ли туберкулезное происхождение. Предложили операцию, но ничего сделано не было. Состояние Камиллы оставалось очень тяжелым. И словно этого было недостаточно, вслед за финансовым крахом Ошеде стало ясно, что и Моне на своем, более низком уровне следует в том же направлении. Его жене явно требовались хорошее лечение и уход, но он едва ли мог это обеспечить.

К осени у всех импрессионистов ситуация стала внушать опасения. И Мане, и Дега пришлось извиняться перед Фором за то, что они не могут вовремя закончить портреты певца. Фору не нравился ни один из вариантов, предложенных Мане, и они ссорились на протяжении всех тридцати восьми сеансов позирования, но в конце концов пришли к компромиссу, и Мане написал портрет, приемлемый для Салона.

Дега все лето откладывал работу над портретом Фора. Он продолжал рисовать городские закоулки, бордели и бары Пигаля. Состояние семейства Дега неумолимо катилось вниз по спирали, поэтому Дега был вынужден покинуть свой милый дом и сад на улице Бланш, 77, и перебраться в маленькую квартирку неподалеку, на улице Фрошо. В географическом смысле он лишь передвинулся на несколько улиц, оставшись в том же районе Пигаль, по ту же сторону от площади Бланш, но условия здесь были куда менее комфортными. Хотя Дега всячески старался показать, что переезд ничуть не огорчает его, сын Людовика Алеви Даниэль заметил: с той поры «его взгляд на мир помрачнел. И именно после этого момента сложился образ Дега как весьма нелюдимого человека. Думаю, ему нравилось принимать друзей в своем чудесном доме на улице Бланш, а студия в Ситэ-Пигаль стала первым убежищем его замкнутости… невозможно переоценить силу пережитого им тогда внутреннего потрясения». Но по словам самого Дега, на стенах у него по-прежнему висели картины Энгра, и это было единственным, что имело значение. «Не иметь приличной одежды, но владеть предметами высокого искусства – в этом будет мой шик».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация