160. Но вообразим следующий случай: мы даем кому-то, кто умеет читать бегло, некий текст, который он прежде никогда не видел. Он читает этот текст нам – но с ощущением, будто произносит нечто, заученное наизусть (это может быть следствием малой дозы какого-то препарата). Должны ли мы сказать в таком случае, что он на самом деле не читал отрывок? Должны ли принять его ощущения за критерии чтения или не-чтения?
Или снова: предположим, что человеку, находящемуся под воздействием некоего препарата, показывают ряд знаков (не обязательно относящихся к какому-либо существующему алфавиту). Он произносит слова в соответствии с числом знаков, как бы те были буквами, и притом со всеми необходимыми внешними признаками и ощущениями чтения. (Сходный опыт мы познаем в наших снах; после пробуждения в подобном случае человек может сказать: «Мне снилось, что я читал текст, хотя это были вовсе не письменные знаки».) В таком случае некоторые сочтут, что он вправду читал те знаки. Другие же скажут, что нет. – Допустим, он таким способом прочел (или истолковал) ряд из четырех знаков как «НЕБО» – а теперь мы показываем ему эти знаки в обратном порядке, и он читает «ОБЕН»; и в дальнейшем неизменно придерживается этого истолкования знаков: здесь нас, конечно, тянет сказать, что он составил для себя особый алфавит и читает письмена соответственно.
161. И запомни еще, что имеется непрерывный ряд переходов между случаем, когда человек повторяет по памяти то, что он, как предполагается, читает, и тем, когда он читает каждое слово по буквам, не опираясь ни на догадки по контексту и не вызубривая наизусть.
Проведем такой эксперимент: назовем числа от 1 до 12. Теперь посмотрим на циферблат часов и прочтем тот же ряд. – В последнем случае что мы называем «чтением»? То есть, что мы сделали, чтобы это стало чтением?
162. Введем следующее определение: вы читаете, когда осуществляете воспроизводство оригинала. И «оригиналом» я называю текст, который вы читаете или копируете; пишете под диктовку; по которому играете; и т. д. – Теперь предположим, что мы, например, преподаем кому- то кириллицу и объясняем, как произносится каждая буква. Затем мы даем ему отрывок, и он читает, буква за буквой, как мы его учили. В этом случае мы с великой вероятностью скажем, что он производит звук по письменному образцу и по правилу, которое мы сообщили. И это также очевидный случай чтения. (Мы могли бы сказать, что преподали ему «правило алфавита».)
Но почему мы говорим, что он производит звук из напечатанных слов? Или нам известно больше, нежели то, что мы его научили, как произносится каждая буква, а он затем стал читать слова вслух? Возможно, ответ будет таким: ученик показывает, что применяет правило, которым мы его снабдили, чтобы перейти от печатного к произнесенному слову. – Как это может быть показано, становится яснее, если мы заменим наш пример на тот, в котором ученик должен записать текст вместо того, чтобы его прочитать; должен осуществить переход от печати к рукописи. Ведь в этом случае мы можем преподать ему правило в форме таблицы с печатными буквами в одном столбце и рукописными в другом. И он показывает, что производит рукописный текст из напечатанного, сверяясь с таблицей.
163. Но предположим, что, делая это, он всякий раз пишет б вместо А, в вместо Б, г вместо Д, и так далее, и а вместо Я? – Конечно, и этот способ мы должны назвать воспроизводством посредством таблицы. – Он использует таблицу, мы могли бы сказать, согласно второй схеме из § 86 вместо первой.
Это все равно будет отличный пример воспроизведения по таблице, даже будь он представлен схемой со стрелками без какой-либо закономерности.
Предположим, однако, что наш ученик не придерживается единого метода транскрибирования, а меняет метод согласно простому правилу: если он в первый раз написал б вместо А, то во второй раз напишет в, в третий г, и так далее. – И где разделительная линия между этим методом и случайным перебором?
Но значит ли это, что само слово «воспроизводить» не имеет значения, поскольку оно его утрачивает, кажется, при разъяснении?
164. В случае (162) значение слова «воспроизводить» было очевидно. Но мы сказали себе, что это особый случай воспроизведения; воспроизведение в весьма необычном облачении, которое следует снять, чтобы выявить суть воспроизведения. И мы сняли это необычное облачение; но исчезло и само воспроизведение. – Чтобы отыскать реальный артишок, мы ободрали всю листву. Да, конечно, (162) – особый случай воспроизведения; суть воспроизведения не скрывается, однако, под внешними проявлениями этого случая, а само это «внешнее» есть один вариант целого семейства случаев воспроизведения. И тем же образом мы употребляем слово «читать» для семейства случаев. И в различных обстоятельствах применяем различные критерии того, что кто-то читает.
165. Но конечно – мы бы сказали, – чтение является совершенно особым процессом. Прочти страницу печатного текста, и ты поймешь, что происходит нечто особенное, нечто весьма характерное. – Итак, что же происходит, когда я читаю страницу? Я вижу напечатанные слова и произношу эти слова вслух. Но, безусловно, это не все, поскольку я могу видеть напечатанные слова, произносить их вслух и при этом не читать. Даже если слова, которые я произношу, именно те, которые, исходя из имеющегося алфавита, должны, как предполагается, считывать из данного печатного текста. – А если ты говоришь, что чтение – особый опыт, тогда становится не слишком важно, читаете ли вы в соответствии с некоторым общепризнанным алфавитным правилом или нет. – И в чем состоит характерное для опыта чтения? – Здесь я хотел бы сказать: «Слова, которые я произношу, приходят ко мне особым образом». То есть не так, как если бы я, например, их составлял. – Они приходят сами собой. – Но даже этого недостаточно; ведь звуки слов могут открыться мне, пока я смотрю на напечатанные слова, но это не означает, что я их прочитал. – Кроме того, я мог бы сказать здесь, что никакие звуки не открываются мне, как если бы, скажем, что-то напомнило о них. К примеру, я не должен говорить: печатное слово «ничто» всегда напоминает мне произнесенное «ничто» – но произносимые слова будто бы проскальзывают в сознание, когда читаешь. И если так, то при взгляде на немецкое напечатанное слово возникает некий особый процесс, и внутренне слышишь его звучание.
166. Я сказал, что, когда мы читаем, произносимые слова приходят «особым образом», но каким именно?
[27] Разве это не фантазия? Рассмотрим отдельные буквы и изучим способ, каким они оглашаются. Назовите букву «A». – Откуда взялся этот звук? – Мы не знаем, что сказать. – Теперь напишем строчную а. – Откуда взялось движение руки при письме? Отлично от возникновения звука в предыдущем эксперименте? – Все, что я знаю: я смотрел на напечатанную букву и написал письменную. – Теперь посмотрим на знак
, и позвольте звуку открыться нам; произнесем этот звук. Мне открылся звук «У»; но я не могу сказать, что в способе появления этого звука было сколько-нибудь существенное отличие. Различие заключается в несходстве ситуаций. Я сказал себе заранее, что позволю звуку открыться мне; некоторое напряжение предшествовало появлению звука. И я не произнес «У» автоматически, как происходит, когда я смотрю на букву «У». Далее, этот знак не знаком мне, как знакомы буквы алфавита. Я смотрел на него довольно пристально и с определенным интересом к его форме; глядя на него, я размышлял о перевернутой греческой «сигме». – Предположим, мы употребляем этот знак регулярно в качестве буквы; и поэтому привыкли произносить при его виде особый звук, скажем, «ш». Можно ли сказать что-либо сверх того, что через некоторое время этот звук будет возникать в сознании автоматически при взгляде на знак? То есть: я больше не спрашиваю себя, когда вижу знак: «Что это за буква?» – и, конечно, не говорю себе ни: «Этот знак побуждает меня произнести звук “ш”», ни, все же: «Этот знак так или иначе напоминает мне звук “ш”».
