413. Здесь мы имеем случай интроспекции, мало чем отличный от того, из которого Уильям Джеймс почерпнул мысль о том, что «я» состоит в основном из «своеобразных движений в голове и между головой и горлом». И интроспекция Джеймса показала не значение слова «я» (в том смысле, в каком оно означает «человек», «личность», «индивид», «я сам») и не анализ такового, а состояние внимания философа, когда последний говорит себе слово «я» и пытается проанализировать его значение. (И отсюда многому можно научиться.)
414. Ты думаешь, что в конце концов должен ткать некую ткань: ведь ты сидишь за ткацким станом – даже если рама пустая – и делаешь такие движения, будто ткешь.
415. Мы предоставляем на самом деле замечания по поводу естественной истории рода человеческого; мы демонстрируем, однако, не диковинки, но наблюдения, относительно которых никто не усомнился, но которые избежали внимания лишь потому, что они всем очевидны.
416. «Люди согласны в том, что они видят, слышат, чувствуют и так далее (даже при том, что некоторые из них слепы, а некоторые глухи). Значит, они – сами себе свидетели в том, что обладают сознанием». – Но как это странно! – Кому я на самом деле сообщаю, если говорю: «У меня есть сознание»? С какой целью я говорю это себе, и как может понять меня другой человек? – Такие выражения, как «Я вижу», «Я слышу», «Я сознаю», имеют реальное употребление. Я говорю врачу: «Теперь я снова слышу этим ухом» или говорю кому-то, кто счел, что я в обмороке: «Я уже в сознании», и так далее.
417. Я наблюдаю за собой и чувствую, что вижу или сознаю? И откуда вообще разговоры о наблюдении? Почему просто не сказать: «Я замечаю, что сознаю»? – Но почему «Я замечаю»? – Почему бы не сказать: «Я сознаю»? – Но разве слова: «Я замечаю» не показывают, что я проявляю внимание к своему сознанию? – Обычно это не так. – В таком случае предложение: «Я замечаю, что сознаю» не говорит, что я в сознании, а сообщает, что мое внимание распределяется так-то и так-то.
Но не особый ли опыт заставляет меня говорить: «Я снова в сознании»? – Каков этот опыт? В каких ситуациях мы говорим так?
418. Обладание сознанием есть эмпирический факт?
Но разве не говорят, что у человека есть сознание, а у дерева или камня его нет? – На что было бы похоже, будь наоборот? – Люди все лишились бы сознания? – Нет; не в обычном значении слова. Но у меня, например, не было бы сознания, хотя фактически сейчас оно при мне.
419. При каких обстоятельствах я скажу, что у племени есть вождь? И у вождя, конечно, должно быть сознание. Ведь не может быть вождя без сознания!
420. Но разве я не могу предположить, что люди вокруг – автоматы, лишенные сознания, даже при том, что они ведут себя как обычно? – Если я воображу это сейчас – один в своей комнате, – то вижу мысленным взором людей с неподвижными взглядами (как в трансе), идущих по своим делам; мысль, возможно, немного жуткая. Но попытайся представить это во время обычного общения с другими, на улице, только попробуй! Скажи себе, например: «Вон те дети – просто автоматы; вся их живость – простая автоматика». И либо ты осознаешь, что эти слова лишены смысла, либо у тебя возникнет некое смутное беспокойство или что-то в том же роде.
Видеть в живом человеке автомата все равно что видеть в одной фигуре предельный случай или вариант другой; в крестовине окна свастику, например.
421. Кажется парадоксальным, что мы смешали все вместе, объединив физические состояния и состояния сознания в единственной фразе: «Он перенес тяжкие мучения и беспокойно метался». Это довольно обычно; и почему мы считаем это парадоксом? Потому что мы хотим сказать, что предложение говорит и об осязаемом, и о неосязаемом. – Но встревожишься ли ты, если я скажу: «Эти три распорки придают зданию устойчивость»? Они и устойчивость осязаемы? Смотри на предложение как на инструмент, а на его смысл как на применение.
422. Во что я верю, если верю, что у человека есть душа? Во что я верю, если верю, что это вещество содержит два кольца атомов углерода? В обоих случаях на переднем плане налицо картина, но смысл находится глубоко; то есть применение картины нелегко увидеть.
423. Конечно, все это происходит в тебе. – И теперь я прошу лишь понять выражение, которое мы употребляем. – Картина налицо. Я не оспариваю ее значимость в конкретных случаях. – Я просто хочу понять применение картины.
424. Картина налицо; и я не оспариваю ее правильность. Но каково ее применение? Подумай о картине слепоты как темноты души или в уме слепца.
425. В бесчисленных случаях мы стремимся отыскать картину, а когда она найдена, применение видится как бы возникающим самостоятельно. В этом случае у нас уже есть картина, которая навязывает себя нам на каждом шагу – но не помогает нам разрешить затруднение, которое здесь и начинается.
Если я спрашиваю, например: «Как мне представить, что этот механизм помещается вот в этот корпус?» – возможно, ответом будет чертеж в уменьшенном масштабе. Тогда могут сказать: «Видишь, он входит вот так»; или даже: «Чему ты удивляешься? Смотри, как нарисовано; и входит именно так». Конечно, в последнем случае ничего больше не объясняется: меня просто приглашают применять данную мне картину.
426. Возникает картина, которая будто бы устанавливает смысл недвусмысленно. Фактическое применение, в сравнении с тем, что предлагает картина, выглядит чем- то запутанным. Здесь мы снова получаем то же, что и в теории множеств: форма выражения, которую мы употребляем, создана будто бы для божества, которому ведомо то, чего не можем знать мы; оно видит все многообразие бесконечных рядов и прозревает людское сознание. Для нас, конечно, эти формы выражения схожи с одеяниями понтифика, которые мы можем надеть, но в которых мало что можем сделать, поскольку лишены фактической власти, придающей этим нарядам смысл и цель.
В фактическом употреблении выражений мы совершаем обходы, идем окольными путями. Мы видим перед собой прямую улицу, но, конечно, не можем воспользоваться ею, потому что она постоянно перекрыта.
427. «Говоря с ним, я не знал, что происходит в его голове». Рассуждая так, помышляешь не о мозговых процессах, но о мыслительных. К картине следует отнестись всерьез. Нам вправду хотелось бы заглянуть в его голову. И все же мы имеем в виду то, что подразумеваем всюду, когда говорим: нам хотелось бы знать, о чем он думает. Я хочу сказать: у нас есть яркая картина – и применение, очевидно противоречащее картине, которым выражается психическое.
428. «Эта странная штука, мысль» – но она вовсе не кажется нам странной, когда мы думаем. Мысль не кажется нам загадочной, пока мы думаем, лишь когда говорим, как бы ретроспективно: «Как такое возможно?» Как возможно для мысли соотноситься непосредственно с самим объектом? Мы чувствуем, будто посредством нее поймали реальность в свои сети.
429. Согласие, гармония мысли и реальности заключаются в этом: если я ложно утверждаю, что нечто красное, тогда, при всех условиях, это не красное. И когда я хочу объяснить кому-то слово «красное» в предложении «Это не красное», я делаю это, указывая на что-то красное.
