* * *
Предисловие
Дитрих Бонхеффер однажды призвал христианский мир отделить христианство от религии. И говорил о некоем «безрелигиозном христианстве» – так это называл он сам… Надеюсь, на основе его идеи мне удастся найти свой путь – через человека по имени Иисус, но за пределы религии, к тому, что, по моему нынешнему убеждению, и значит слово «Бог»
[1].
В каком-то смысле я писал эту книгу всю жизнь. И вот, судя по всему, на последнем десятке я наконец-то смог объединить два мощных потока мысли, что текли во мне независимо друг от друга с тех пор, как я себя помню. Первый возник из глубочайшей преданности Иисусу из Назарета, всегда бывшему в сердце моей религиозной традиции. Второй был порожден все более глубоким отчуждением от традиционных символов и форм, посредством которых значение этого Иисуса передавалось на протяжении столетий. Вместе эти два потока создали внутреннюю напряженность, которая сформировала и мою личную жизнь, и карьеру.
Иисус, привлекавший меня, всегда оставался еврейским Иисусом – поистине реальным, предельно человечным и в то же время связанным с чем-то вечным и запредельным. Десятки лет я был убежден, что ключ к пониманию этого Иисуса следует искать в иудейской среде, породившей, воспитавшей и сформировавшей его. Вместе с тем, когда я обращался к тому Иисусу, которого почитали в христианской церкви, мне казалось, что и его еврейские корни, и его человечность либо игнорировались, либо яростно отвергались.
Такой сугубо еврейский Иисус впервые появился на страницах моих трудов в 1974 году, в книге под названием «Еврейский Господь» (“This Hebrew Lord”). Книга, по-видимому, затронула нечто глубокое и важное не только для меня, но и для моей аудитории: она выдержала три пересмотренных издания, выходила под четырьмя новыми обложками, ее неоднократно перепечатывали, но даже сейчас, 33 года спустя, все новые и новые ее экземпляры выходят в свет. Издательство HarperCollins относит ее к «классике» – по-видимому, это означает, что они и впрямь не знают, как с ней поступить: книга слишком стара, чтобы ее рекламировать, однако по-прежнему слишком хорошо продается, чтобы изъять ее из печати!
Спустя год после публикации «Еврейского Господа» книга послужила катализатором для диалога, к участию в котором я привлек рабби Джека Дэниела Спиро, в то время духовного лидера Храма Бет-Ахава в Ричмонде, Виргиния, а теперь руководителя отделения иудаики в Университете Содружества Виргинии. Материалы дискуссии впоследствии были изданы под заглавием «Диалог: в поисках иудейско-христианского взаимопонимания». После этой встречи моя приверженность еврейскому Иисусу не только укрепилась, но и вышла на совершенно новый уровень.
Еще позже, под влиянием выдающегося профессора Нового Завета Майкла Дональда Гулдера из Бирмингемского университета в Соединенном Королевстве, я сумел значительно глубже проникнуть в еврейские корни христианства. Итог своего исследования я подвел в книге «Отпускаем Евангелия на свободу: Библия глазами иудея» (“Liberating the Gospels: Reading the Bible with Jewish Eyes”), в которой постарался показать, что на момент своего создания христианская Церковь представляла собой одно из движений в жизни синагоги, коим и оставалась в первые 50–60 лет своего существования. Христианство отделилось от иудаизма около 88 года нашей эры. Это означает, что из четырех канонических Евангелий в Новом Завете два (Марк и Матфей) были написаны до окончательного разрыва. Впрочем, Лука, который, по-видимому, писал уже после 88 года, пребывал под столь сильным влиянием Марка, что структура Марка, возникшая еще до разделения, все еще присутствует в третьем Евангелии. И только Иоанн находится по другую сторону возникшей пропасти, отражая со всей очевидностью и сам факт раскола, и (в некоей мере) связанную с ним горечь.
В свете этой тесной связи христианства и синагоги неизбежно было то, что первые последователи Иисуса, пытаясь выразить словами свой опыт общения с ним, пользовались при этом уже привычным для них языком еврейских священных писаний. И если изучить этот процесс, мы придем к выводу: именно человечность Иисуса вдохновила их на разговор о его божественности.
Второй поток, пронизывающий как мою профессиональную жизнь, так и карьеру писателя, заключался в понимании того, что расширяющийся горизонт познания секулярного общества все в большей степени делал традиционные богословские формулы (выраженные в таких основополагающих христианских доктринах, как Боговоплощение, искупление и даже Троица) в лучшем случае бессмысленными для слуха людей XXI века, а в худшем – просто не имеющими силы. Раз за разом я видел, как Церковь защищала тылы и проигрывала битву за битвой, когда ей приходилось приспосабливать свои взгляды к новым волнам открытий, ставившим под угрозу ее «вечную истину, данную свыше». А «истина» оказалась не просто не «данной свыше», а еще и не «вечной»!
В дополнение к этой проблеме я обнаружил, что разрушению привычных формул веры под влиянием светского и научного знания на самом деле способствовала еще одна революция в познании, рожденная в недрах самого христианства. За последние 200 лет Библия стала предметом нового критического исследования, в прямом смысле слова выбившего у большинства христианских представлений почву из-под ног. Именно научные выкладки ученых-христиан вынудили их оспаривать символы веры, умалять значение доктрин и отвергать догмы. Сначала это критическое мышление ограничивалось рамками христианской академии, но в конечном счете вырвалось на свободу и стало достоянием широкой публики, когда в 1834 году вышел монументальный труд немецкого ученого Давида Фридриха Штрауса – “Leben Jesu” или, в переводе, «Жизнь Иисуса, критически обработанная Давидом Штраусом»
[2]. Эта книга впервые подняла публично вопросы о точности, подлинности и надежности ряда важнейших деталей в евангельских рассказах о жизни Иисуса. Она же стала началом сражения, в итоге приведшего в ярость фундаменталистов всех мастей – и католиков, и протестантов, побуждая их ко все более истеричным заявлениям о непогрешимости вероучительных авторитетов или безошибочности священных текстов. И в то же время новое знание полностью деморализовало их более умеренных собратьев, уже не знавших, как рассказывать другим о своем Боге или о своем Иисусе.
Сегодня уже не сделать вид, будто этой революции в познании не случалось. Библейская критика, пройдя путь в несколько поколений, в наши дни задает рамки дискурса для христианской академической науки, четко отделяя Библию от того, что там в голове у рядовых прихожан. Вместе с тем представители духовенства, как правило, закончившие академии, едва приняв сан, вступают в молчаливый заговор, стремясь подавить это знание – по-видимому, в страхе, что стоит обычным прихожанам узнать о реальной сути споров, они навек утратят веру – а следом за ней, что важнее, они перестанут официально поддерживать христианские структуры.
