Чудеса впервые появляются в письменной истории Иисуса в восьмом десятилетии нашей эры у Марка, а затем, в 90-е – 100-е годы – в других Евангелиях. Таким образом, чудеса – плод периода между 70 и 100 годом, когда Евангелия обрели письменную форму. Если мы следом за виднейшими учеными мира согласимся с этой датировкой, возникает закономерный вопрос: почему чудеса были добавлены к истории Иисуса именно тогда, раз не принадлежали к изначальной традиции, связанной с его жизнью и служением?
Если чудеса – позднейшее добавление к истории Иисуса, то они, как и многое другое, в чем нам еще предстоит разобраться, могут быть не столько проявлением супернатурализма, сколько следствием нашей неспособности осмыслить при помощи естественного языка изначальное впечатление от встречи с Богом. Следует понять: о Боге можно осмысленно говорить лишь на языке самого Бога, а у нас такого языка нет. И потому люди могут говорить о Боге, лишь усиливая земные события до такой степени, что те становятся сверхъестественной реальностью, подобной тому, какой мы ожидаем от Бога и его действий. Это кажется очевидным для тех времен, когда ученики Иисуса искали слова достаточно выразительные, чтобы описать предполагаемую божественную жизнь их учителя – жизнь, которая, как утверждалось, далеко превосходила человеческие возможности и выходила за рамки человеческой ограниченности.
Чудеса, приписываемые Иисусу, обычно делят на три категории. Во-первых, это то, что мы называем природными чудесами; во-вторых, чудеса исцеления; и, в-третьих, истории об Иисусе, возвращающем к жизни мертвых. Во всех случаях суть того, что хотят сообщить нам об Иисусе через эти рассказы евангелисты, несколько отличается, и я обращусь к каждому из них по отдельности, начиная с власти Иисуса над природой – основной темы данной главы.
Евангелия согласно утверждают: Иисус повелевал силами природы. Он ходил по воде, усмирял бурю, велев ветру утихнуть, горсткой хлебов накормил огромную толпу, а еще проклял смоковницу, отчего та немедленно, сверхъестественным образом, зачахла. Вопрос, который я задаю, исследуя эти библейские предания, остается тем же: что же довелось испытать людям, встретившим Иисуса, и отчего они потом окружили его имя массой разных историй о природных чудесах?
В поисках обоснованных выводов важно в первую очередь вспомнить о том, что евангельская традиция была порождением еврейского народа и, как таковая, проникнута его религией и мировоззрением. Сама история еврейской религии началась с того, что Бог утвердил свою власть над природой. В первых главах Торы Бог превратил хаос в упорядоченную жизнь, сотворил солнце, луну и звезды, наполнил океаны рыбой, небо – птицами, а землю – пресмыкающимися и могучими животными, а его величайшими творениями были мужчина и женщина. Бог передал человеческим существам божественную власть над всей созданной им природой. Даже после этого изначального акта творения Бог евреев, как считалось, постоянно вмешивался в жизнь мира. Данная тема неизменно присутствует в историях Адама и Евы, Каина и Авеля, Ноя, Авраама и Моисея. Кульминация истории Исхода – природное чудо с разделением вод, явившее власть Бога над мирозданием. Эта власть позже утверждалась и прославлялась в еврейских литургиях и стала излюбленным мотивом, повторяемым снова и снова псалмопевцами и пророками. Бог имел право приказывать природе: «Он речет, – и восстанет бурный ветер и высоко поднимает волны его» (Пс 106/107:25). Но он же был властен избавить людей от бедствия: «Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают» (Пс 106/107:29–30). Пророк Наум писал, что «в вихре и в буре шествие Господа, облако – пыль от ног Его», и далее: «Запретит Он [Бог] морю, и оно высыхает» (Наум 1:3, 4). Захария добавил к этому, что «Господь блеснет молниею и даст вам обильный дождь» (Зах 10:1). Эти тексты ясно показывают, как евреи понимали отношения между Богом и природой.
О Боге можно осмысленно говорить лишь на языке самого Бога, а у нас такого языка нет
Зная, что иудаизм рассматривал Бога как обладающего властью над природой, мы начинаем понимать, что и евангельские рассказы о природных чудесах сформировались под влиянием религиозной истории еврейского народа. Ученики Иисуса множеством различных способов пытались выразить словами свое убеждение в том, что они встретились с этим Богом евреев в Иисусе. Павел говорил, что Бог был во Христе (2 Кор 5:19). Марк писал, что во время Крещения Иисус увидел «разверзающиеся небеса и Духа… нисходящего на Него» (Мк 1:1–11). По словам Матфея, его имя было открыто Иосифу во сне как «Еммануил», что означает «с нами Бог» (Мф. 1:23). Матфей возвращается к теме «Еммануила» в конце своего Евангелия, приписывая воскресшему Иисусу такие слова: «И вот, Я с вами все дни до конца века» (Мф 28:20). Лука утверждает, что Иисус не только явился от Бога, но и вернулся обратно к Богу, завершив свою миссию (Лк 1:26–35, 24:50–53, Деян 1:1–11). У Иоанна Иисус неоднократно заявляет, что он и Бог – одно (Ин 1:14; 5:17, 20; 10:30; 17:1 и сл.).
Таков был опыт учеников Иисуса. Но как рассказать о нем другим? Они решили проблему: просмотрели еврейские Писания, нашли, как те говорят о Боге, и приложили их к Иисусу – не потому, что эти слова описывали реальные события, а потому, что только так они могли выразить суть пережитого опыта. Так ученики превратили образ Бога, чей «путь… в море, и стезя… в водах великих» (Пс 76/77:19–20) в рассказ об Иисусе, идущем по воде. Когда они изображали Иисуса усмиряющим бурю, то хотели тем самым сказать, что Бог, обладавший властью над бурями и морскими штормами, присутствовал и в Иисусе. Они чувствовали, что Бог, так или иначе, пребывал в Иисусе, и отразили это в своих рассказах о природных чудесах, свидетельствующих о присутствии Бога. Эти рассказы никогда не предназначались для отражения объективной реальности! Они были попыткой перевести сильнейший внутренний опыт встречи с Богом, который людям довелось испытать рядом с Иисусом из Назарета, на внешний язык их религиозной традиции. У нас нет отдельного языка для описания внутреннего опыта; внешний язык – все, чем мы располагаем. Почему же нынешние верующие не чувствуют здесь разницы? Почему для них так необходимо воспринимать ограниченный внешний язык буквально, пытаясь проникнуть во внутренние глубины нашей человеческой сущности?
Еще одно природное чудо, приписанное Иисусу – дар умножения хлебов, давший ему накормить многих малым. Просмотрев еврейскую Библию, мы найдем, что и эта история взята из иудейской религиозной традиции – это преувеличенная версия предания о Моисее. Моисей некогда насытил множество голодных в пустыне, упросив Бога послать им манну с небес, которую израильтяне затем собрали в бесчисленные корзины (Исх 16:1–8). Илия и Елисей, как утверждалось, также имели власть сделать запас пищи неиссякаемым (3 Цар 17:1–16; 4 Цар 4:1–7). Еврейские последователи Иисуса, жившие в последние годы I века, заимствовали эти сюжеты из жизни героев веры прошлого и стали прилагать их к Иисусу из Назарета. Внимательное чтение евангельских историй о чудесном насыщении показывает, что их авторы отнюдь не стремились описывать историю, а скорее свое понимание того, кем, по их убеждению, был Иисус. Это особенно ясно, если обратить внимание на детали двух историй о чудесном умножении хлебов, записанных у Марка и Матфея. Первая: насыщение пяти тысяч на еврейской стороне озера пятью хлебами, после чего было собрано двенадцать корзин остатков. Вторая: насыщение четырех тысяч на языческой стороне озера семью хлебами, после чего было собрано семь корзин остатков. Выдвигали массу предположений о значении этих различных чисел и мест. Возможно, говорят иные теоретики, двенадцать корзин – это двенадцать племен Израиля, а семь корзин – семь языческих стран, в то время известных евреям. Однако вне зависимости от значения деталей, в обоих случаях говорится о способности Иисуса накормить досыта как евреев, так и язычников. Возможно, это было попыткой выразить в более ранних Евангелиях в виде объективной истории то, что позднее скажет о личности Иисуса Евангелие от Иоанна: знать Иисуса, по словам Иоанна – значит понять, что он – «хлеб жизни» и способен утолить глубочайший голод в человеческой душе. Иоанн вкладывает такое притязание в уста самого Иисуса, объединяя его с именем Бога «Я есмь [Сущий]», открытым Моисею в эпизоде с неопалимой купиной (Исх 3:13–22). Так, в версии Иоанна Иисус сопровождает рассказ о чудесном насыщении множества людей словами: «Я – хлеб жизни» (Ин 6:35). Затем Иоанн связывает ее с христианской евхаристией, говоря, что только «ядущий Мою [Иисуса] плоть и пиющий Мою кровь» обретает возможность спасения (6:54). В конце концов, евреи во время Пасхи также устраивали пир из плоти и крови агнца Божьего, и, как представляется теперь, различные версии насыщения множества людей подразумевают, что присутствие Бога в Иисусе было достаточным, чтобы наполнить собой жизнь не только евреев, но и язычников. Сравнивая то, как эту историю использовали Иоанн, Марк и Матфей, мы увидим, что перед нами нечто совсем иное, чем просто рассказ о чуде. Стоит устранить сверхъестественный элемент – и выходит из тени его высший, евхаристический смысл.
