По ходу действия выясняется, что главные враги «Царя-пастыря» у Второзахарии – торговцы овцами в храме. В главе 14 пророк заявляет, что в день Господа «не будет более ни одного Хананея [т. е. торговца] в доме Господа Саваофа» (Зах 14:21). Возникает ощущение, что драматическое повествование об очищении Иисусом храма от продавцов и покупателей жертвенных животных – не более, чем дальнейшее развитие мессианского символа, что помещает даже эти истории в одну категорию с рождением в Вифлееме и призванием двенадцати учеников.
Тщательное чтение Второзахарии выявляет еще больше отголосков. Торговцы овцами выплачивают «Царю-пастырю» тридцать сребреников, чтобы избавиться от него (11:12). Однако он не принимает эту плату, ибо не хочет больше быть их пастырем, и бросает серебряные монеты обратно в храмовую казну. Тогда все жители Иерусалима, говорит Захария, «воззрят на Него, Которого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают об единородном сыне» (12:10).
Нет сомнения: когда эти отрывки читались в синагогах, у первых учеников Иисуса возникло убеждение, что на самом деле это сказано об Иисусе. При ретроспективном взгляде на события Пасхи основная сюжетная линия Второзахарии плавно перетекает от процессии в Вербное воскресенье к предательству и Распятию. Последняя глава (глава 14), которая регулярно читалась в синагогах как часть праздника Суккот, описывает ожидание, которое найдет свое воплощение в христианском описании Пятидесятницы (Деян 2). В этом пассаже Второзахария говорит о наступающем дне Господнем, когда произойдет апокалипсическое сражение, знаменующее собой конец времен. Все страны мира ополчатся против Иерусалима в своего рода версии Армагеддона. Город будет взят, его здания разграблены, его женщины изнасилованы. Половина жителей отправится в изгнание, другие будут отрезаны от города. Наконец, когда наступит самый мрачный момент и надежды уже не останется, «выступит Господь и ополчится против этих народов… И станут ноги Его в тот день на горе Елеонской, которая перед лицем Иерусалима» (14:3–4). Мы помним: триумфальная процессия Иисуса началась именно на Елеонской горе. Второзахария далее говорит, что Елеонская гора раздвоится из-за землетрясения, и лишь тогда явится Бог (14:4 и сл.). Вспомним, что, по словам Евангелий, когда Иисус умер, произошло своего рода духовное землетрясение. Матфей делает его буквальным (Мф 27:51), но вместо того, чтобы разделить Елеонскую гору, землетрясение разрывает завесу Храма, отделяющую Святое место, где могут собираться люди, от Святого Святых, места, где пребывал сам Бог. Землетрясение у Матфея также приводит к воскрешению мертвых (27:52). Но все это – лишь прелюдия к наступлению «дня Господня».
Затем Второзахария начинает перечислять признаки «дня Господня». «Живые воды», символ Святого Духа, потекут из Иерусалима на восток и запад, чтобы охватить все страны мира. В истории Пятидесятницы из Книги Деяний апостолов Лука проводит параллель: он говорит, что, когда Святой Дух сошел на учеников, они обрели способность говорить на любом языке, чтобы люди со всех концов света могли их понять. Далее Второзахария пишет, что Господь станет царем над всей землей: «В тот день будет Господь един, и имя Его едино». По-видимому, народ Божий также станет единым, и установится прочный мир. Земля расцветет, виноградные точила наполнятся, а Иерусалим будет находиться в безопасности. Те народы, которые ранее собирались воевать против Иерусалима, теперь придут поклониться Господу на праздник Кущей (или Суккот), отмечающий завершение сбора урожая.
Можно ли себе представить, чтобы это небольшое произведение не использовалось для создания хроники событий из жизни Иисуса, о которых мы читаем в Евангелиях? Очевидно, «Царь-пастырь» – не более чем еще один образ, при помощи которого ученики Иисуса осмысливали его опыт. Еще в период устной передачи они основывались на мессианских ожиданиях, обнаруживаемых снова и снова в еврейском Священном Писании и в еврейском сознании, чтобы сформировать историю Иисуса. Подлинный Иисус, Иисус истории меркнет по мере того, как мы допускаем возможность, что очень многие евангельские портреты – результат истолкования, а не воспоминания свидетелей о реально жившем человеке. Тем не менее исторический Иисус обладал в их глазах такими качествами, которые делали приложение к нему библейских образов уместным.
По мере того как Иисус истории отходит на второй план, опыт, который он вызвал к жизни, выглядит все более и более значительным. Мы начинаем сознавать, возможно, с болью для себя, что никогда не сможем полностью воссоздать Иисуса истории. Тот Иисус когда-то казался нам вполне конкретной личностью, дающей уверенность и безопасность. Теперь же в нем видят смесь мифологических интерпретаций под маской истории. Согласно выводам «Семинара Иисуса», 84 % его высказываний и почти такая же доля его деяний не являются подлинными словами и делами исторического Иисуса
[55]. Это создание общины, впоследствии приписавшей их ему. Однако потерю исторического Иисуса нельзя назвать трагедией: похоже, мы никогда им и не обладали, разве что в своих мечтах.
Потерю исторического Иисуса нельзя назвать трагедией: похоже, мы никогда им и не обладали, разве что в своих мечтах
Вопрос, который в нашем анализе поднимался уже неоднократно: что же такого необычного было в этом Иисусе, что его ученикам казалось уместным облекать его образ в священные символы их религии, прилагать к нему мессианские мифы и ожидания, представлять его в духе величайших героев их священной традиции, усиленной до невероятных размеров? Несомненно, в нем было нечто, что привело их к заключению: Бог, в которого они верили, так или иначе присутствовал в Иисусе, которого они знали. Именно это нам и предстоит возродить.
18 Иисус и литургический год иудеев
Сама сущность христианской вести состоит в том, что в человеке Иисусе реальность, возможно, даже полнота того, что мы считаем Богом, явилась и была обретена. Можно ли отделить эту реальность от символов веры, доктрин и догм?
Читателей Евангелий даже сегодня удивляет, как часто евангельские рассказы созданы по образцу преданий из Ветхого Завета. Едва становится ясным, что Евангелия как произведения литературы – плод интерпретации, а не буквальный отчет о реальных событиях, уверенность читателей в традиционных библейских притязаниях начинает колебаться. Это одна из причин, почему академическое понимание Библии наталкивается на такое сопротивление. Учитывая две тысячи лет буквализма, нам трудно понять, а тем более принять в своем сознании, как мало авторов Евангелий заботила историческая точность. Они отчаянно стремились истолковать свой опыт встречи с Иисусом и потому без всяких оправданий и без зазрения совести усеивали свои рассказы ссылками на еврейское Священное Писание, усиливая рассказы о великих героях еврейского прошлого и перенося их на Иисуса.
Почти на каждой странице Евангелий мы находим прямые и косвенные ссылки на библейских персонажей. В самом деле, Евангелия просто не прочитать хоть с каким-то пониманием, пока мы не осознаем, до какой степени жизнь Иисуса соткалась под влиянием чтения Библии. Как я уже показал, такой толковательный процесс мог проходить лишь в синагоге. Мы начали с мессианских образов, присутствовавших в синагогальном богослужении, а затем сквозь призму этих типично еврейских образов проследили связь, которую первые христиане установили между Иисусом и литургической жизнью синагоги. Я хочу завершить данный раздел своей книги изложением того, что представляется мне теперь очевидной моделью, открывающей еще одну дверь к самым ранним воспоминаниям об Иисусе, – и подводит нас настолько близко к его первоначальному опыту, насколько это вообще возможно.
