Иисус жил в нашем мире, в историческом времени. Он – не миф. Он – историческая фигура
Я утверждаю: память об Иисусе как о последователе Иоанна, а стало быть, уступающем ему, была все еще так распространена ко времени написания Евангелий, что это обстоятельство нельзя было просто вычеркнуть из рассказа. Поэтому авторы Евангелий всеми мыслимыми способами старались заставить Иоанна признать превосходство Иисуса. Опять же, будь история Иисуса просто мифом, в нее никогда не включили бы столь смущающие детали, как та, что он был учеником Иоанна Крестителя. Тем не менее ни в одном из библейских рассказов они не опущены. Скорее, предпринимались попытки их объяснить, ибо эти детали были столь же реальны, как и то, что в реальности существовал сам Иисус.
Третья причина, по которой я убежден в историчности человека Иисуса – он был казнен. Со стороны первых христиан потребовались огромные усилия, чтобы превратить рассказ о его распятии в победу. Мы уже видели, как они достигли своей цели. Они изучили еврейское Священное Писание и приложили его образы к Иисусу, преобразив его смерть. Опять же, это именно тот материал, из которого соткана история. Апологеты не появляются, если нет реальности, которую нужно объяснить и защитить от нападок. Иисус, бесспорно, был исторической фигурой.
Помимо этих трех причин, можно объективно установить и доказать, что Павел общался с людьми, лично знавшими исторического Иисуса. Доказательства «из первых рук» мы находим в одном из ранних и несомненно подлинных трудов Павла, а именно Послании к Галатам. Принимая указания на время, приводимые в послании самим Павлом, мы приходим к заключению, что уже довольно скоро после Распятия Павел установил контакт с некоторыми из учеников Иисуса, и они поделились с ним своими личными воспоминаниями об Иисусе истории. Это настолько весомое подтверждение существования Иисуса, что я должен вкратце обрисовать здесь основные вехи сюжета.
Исследователи Нового Завета согласны во мнении, что смерть Иисуса произошла примерно в 30 году нашей эры и что Послание к Галатам было написано не позднее 53 года, а возможно, и 51-го, причем обе даты уже давно признаны в академических кругах, то есть мы можем рассматривать период в пределах 21–23 лет. Добавим к этому мнение Адольфа Гарнака, блестящего церковного историка XIX века, чьи выводы о времени обращения Павла никогда не оспаривались. Доктор Гарнак утверждал, что обращение Павла, возможно, состоялось не ранее чем через год и не позднее чем через шесть лет после Распятия
[62], а значит, между 31 и 36 годом.
Снова обратимся к Посланию к Галатам, где Павел рассказывает о том, что делал сразу после обращения. Во-первых, отметим: сам Павел почти ничего не говорит о том, что пережил. Все подробности появляются лишь в Книге Деяний, а она написана Лукой спустя тридцать, а то и сорок лет после смерти Павла, так что их историчность явно под сомнением. Сам Павел в Послании к Галатам говорит лишь, что преследовал церковь Иисуса и пытался разрушить ее, а затем добавляет: когда Бог призвал его – или, по словам самого Павла, когда Бог «благоволил… открыть Сына Своего во мне» (Гал 1:15–16) – он не поехал в Иерусалим, а сразу же отправился в Аравию и оставался там три года. Это отодвигает наш график к 34–39 годам.
Далее Павел сообщает, что поехал в Иерусалим познакомиться с Кифой (Симоном Петром) и пробыл у него пятнадцать дней, но больше никого из апостолов не видел, кроме Иакова, брата Господня (Гал 1:18–20). Затем – что поехал в Сирию и Киликию и провел там четырнадцать лет (Гал 1:21, 2:1). Это подводит нас к 48–53 годам, то есть как раз к тому временному промежутку, которым датируется Послание к Галатам. После четырнадцатилетней паузы Павел, по его словам, возвратился в Иерусалим с Варнавой и Титом и представил апостолам благую весть, которую проповедовал среди язычников (Гал 2–5). Павел подробно описывает соглашение, достигнутое на этой встрече (Гал 2:6–10). Итак, мы узнаем из первых рук в Послании к Галатам, что спустя три года после обращения Павел познакомился с Петром и видел Иакова, брата Иисуса. Это случилось не ранее чем через четыре и не позднее чем через девять лет после Распятия. Петр и Иаков, брат Господень, были людьми, лично знавшими исторического Иисуса. Более широкое совещание состоялось минимум через восемнадцать и максимум через двадцать три года спустя, что, бесспорно, не выходит за пределы памяти обычного человека. Да, я очень прошу читателей не требовать слишком многого от этой хронологической реконструкции, но, думаю, для нас очевидно, что полноценные мифы в столь краткий срок не рождаются. Так, исторический факт существования Иисуса становится для нас отправной точкой для нового анализа. Пока еще эти притязания невелики, но, тем не менее, мы имеем дело с жизнью, прожитой в истории. Иисус жил, и это неоспоримо.
Отсюда мы и начнем. Как говорили ученикам греки: «Господин, мы хотим видеть Иисуса» (Ин 12:21). Да, мимо такой исторической фигуры не пройти.
20 Какого Бога мы встречаем в Иисусе?
Господь – свет мой… кого мне бояться?
Пс 26/27:1
Господь за меня – не устрашусь… Господь мне помощник.
Пс 117/118:6–7
Итак, Иисус был человеком и жил в нашем мире в I веке нашей эры. Как и миллионы других людей.
Уникальность Иисуса была в том, что его реальная человечность стала восприниматься как средство, через которое Бог вошел в жизнь нашего мира. Но «Бог» – слово человеческое и имеет вполне определенное значение. Слова не способны описать реальность, выходящую за грань нашего опыта. Слова «Бог» нет за пределами языка. И наш второй шаг к новому пониманию Иисуса – впустить в наше сознание то, что мы подразумеваем под словом «Бог». Начну с одной правдивой истории.
Несколько лет тому назад Эндрю Браун, английский журналист, автор статей на религиозные темы, взял у меня интервью для Sunday Independent – одной из самых авторитетных газет в Соединенном Королевстве. Эндрю оказался умным, представительным и не подверженным предрассудкам молодым человеком, чье общество доставило мне большое удовольствие. Я показал ему епархию, где тогда служил епископом, чтобы он сам увидел, как наши церкви откликаются на проблемы городской Америки. Эндрю начал расспрашивать меня о том, как я понимаю Бога. Я ответил: интеллектуальная революция последних пяти-шести веков лишила традиционное понятие о Боге всякого правдоподобия. Иными словами, я больше не мог думать о Боге как о некоем потустороннем существе, что отвечает на молитвы, вмешивается в нашу жизнь и награждает и карает по своему усмотрению. Наша беседа продолжалась, и Эндрю все больше распахивал от изумления глаза. В своей статье, появившейся несколько недель спустя, он похвалил ряд наших епархиальных инициатив, но добавил: сколь бы творчески мыслящим и склонным к инновациям ни был епископ, в Бога он больше не верит и превратился в «епископа-атеиста». Это была остроумная фраза, обреченная на частое цитирование: слова «атеист» и «епископ», стоящие рядом, приводят в движение все пагубные силы. Вместе с тем это был глубоко невежественный вывод, и он свидетельствовал как об ограниченности человеческого лексикона, так и о самомнении человека, всерьез полагающего, будто человеческий разум способен описать существо или сферу бытия, которую мы привыкли называть Богом. Факт в том, что за редкими исключениями
[63] большинство журналистов, пишущих сегодня о религии в мировой прессе, совершенно не знают богословия. Эндрю Браун, безусловно, был именно таким.
