– Что?
– Имейте в виду, – предупредила она, – об этом я в официальном докладе не упоминала. Слишком безумно, если вы понимаете, о чем я.
– Тогда скажите неофициально, – подбодрил Дин.
Сэндс обреченно вздохнула, явно беспокоясь, что рискует репутацией, допуская подобные предположения.
– Неофициально… судя по порезам на лице… у меня сложилось впечатление, будто что-то вырвало ему глаза еще до аварии.
Глава 14
Джесс Веттер тщательно накрыл в детской паркет и плинтусы защитной пленкой, и закрепил ее, истратив два рулона малярной ленты. Обклеил окна и дверной проем, набросил кусок пленки на саму дверь. Не позволив Оливии и пальцем шевельнуть, он сдвинул всю мебель в центр комнаты и набросил пленку на кроватку, карусель с рыбками, комод с зеркалом, пеленальный столик, торшер и деревянное кресло-качалку, заметив, что вся груда сделалась похожа на самое нескладное в мире привидение. И только потом они начали красить комнату в голубой и синий, оживляя скучные серовато-белые стены.
– В самом деле, Оливия, – заметил Джесс перед тем, как приступить к работе, – откуда возьмется умственная стимуляция, если младенец будет дни напролет таращиться в белую пустоту?
Оливия пожала плечами и улыбнулась, подыгрывая. Потом положила руку на выступающий живот и проговорила:
– А вдруг ребенок постигнет дзен?
– Ну уж нет! – воскликнул Джесс. – Кому нужен пустоголовый младенец? Это жутко. Доски не просто так продают в комплекте с мелками.
– Все уже перешли на флипчарты.
– Если она – или он – окончит школу, прежде чем в мозги начнут вшивать телепатические штуковины, меня любые доски устроят.
Чтобы не бояться выпачкаться в краске, Оливия повязала шарф поверх своих длинных черных волос и надела вытертый джинсовый комбинезон для беременных поверх белой хлопковой рубашки – и то, и другое она почти даром приобрела в комиссионке.
Джесс, вместо того, чтобы надеть то, что не жалко, купил в хозяйственном магазине белую шапку и малярный комбинезон. Оливия нещадно поддразнивала его, называя мороженщиком
[14] и требуя шоколадный эклер или большой рожок.
– А это не слишком синий? – встревожился Джесс.
Два дня назад они выкрасили стены от пола до потолка в бледно-голубой цвет, а вчера закрасили их до половины светло-нефритовыми волнами. Сегодня для самой нижней и темной волны они выбрали сине-зеленый оттенок.
– Все нормально, Джесс, – успокоила Оливия.
– Трудно будет назвать цвет гендерно-нейтральным, если получится синий.
– Я вижу зеленый.
– Если покрасим в синий, – продолжал он, – придется либо перекрашивать в розовый, либо отбрасывать предрассудки. Может, радугу на дальней стене изобразить? Или это уже слишком?
– Слишком или нет, не знаю, но ты не захочешь, чтобы я пыталась нарисовать семь дуг рядом.
– Семь?
– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, – напомнила Оливия, а потом пропела: – Красный, оранжевый, желтый…
– Я знаю, что это значит, – перебил Джесс. – Но нам необязательно рисовать все точно и по-научному. Трех-четырех цветов хватит.
– А, так вы собрались стимулировать ум ребенка ложной информацией, мистер Веттер?
– Не заставляйте меня обрызгать вас, миз Крам, – Джесс помахал грязной кистью у нее перед лицом.
– Не брызгайся, – она со смехом вскинула руки. – Я сдаюсь.
Джесс с улыбкой опустил кисть на край банки с краской и посерьезнел.
– Ну а помимо измазанного в краске носа, – спросил он, – никаких сожалений?
Она большим пальцем потерла нос, осмотрела зеленое пятно на пальце и вытерла его о край газеты под банкой. Потом погладила свой большой живот.
– Теперь-то уж ничего не поделаешь.
Он нахмурился.
– Серьезно?
– Да шучу я, – отозвалась она. – Честно. Никаких сожалений.
Они услышали шаги на лестнице.
– Вы оба отличные ребята, – проговорила Оливия, когда в детскую вошел Брэндон Перро, прижав локти к ребрам, чтобы не запачкать деловой костюм в полоску. – Я вас всю жизнь знаю. Из вас получатся замечательные отцы.
Брэндон оглядел почти законченную стену и одобрительно кивнул:
– Хорошо выглядит. Мне жаль, что я опоздал.
– И вовсе не жаль, – Джесс притворился, что собирается махнуть грязной кистью в сторону дорогого костюма мужа. – Ты терпеть не можешь красить.
– Не стану спорить, – признался Брэндон. – Но у меня есть другие таланты. Могу приготовить ужин, – он с намеком посмотрел на Оливию. – Или заказать что-нибудь, если ты…
– Да! – согласилась она. – Весь день мечтаю о китайской еде.
– Лив! – укорил Джесс. – Почему ты мне не сказала?
– Надо было работать, – объяснила она. – А я сачковать не люблю.
– В отличие от Брэндона.
– Эй, можно подумать, я весь день голубей в парке кормил.
– А почему ты все еще здесь, Би? – поинтересовался Джесс. – Возвращайся в машину и дуй за едой!
– Хорошо, – Брэндон снова повернулся к Оливии. – Как обычно?
– Нет, – отозвалась она и вытянула губы трубочкой. – Я слишком долго ждала. Может, всего понемногу? Умираю от голода.
– Будет исполнено, мэм, – Брэндон шутливо отсалютовал. – Если суррогатная мама чего-то хочет, она это получит.
* * *
Брэндон не желал признаваться Джессу и Оливии, что, строго говоря, сидел в офисе дольше, чем требовалось для завершения работы. Он составил список дел на завтра и сделал еще несколько не очень важных заданий, проверил предварительные заявки поставщиков, хотя до дедлайна оставалось еще две недели. И все это потому, что он вовсе не шутил, заявляя, что не любит красить. Он ненавидел, когда краска попадала на волосы, под ногти или одежду, даже если одежда была старая, рваная, и он собирался ее выбросить. Он ненавидел влажную краску, терпеть не мог пачкаться.
Это был единственное, в чем он не принял активного участия, готовясь к появлению ребенка. Он помогал покупать и собирать мебель для детской, вместе с Джессом рассматривал бесконечные образцы красок, но сам процесс? Нет уж, увольте! Он бы лучше заплатил рабочему, чтобы тот сделал всю грязную работу. Однако если Оливия и Джесс почему-то решили все сделать сами, флаг им в руки.
Он взял на себя роль мальчика на побегушках, ездил за едой и помогал с уборкой. Он даже участвовал в уборке детской, но только после того, как брызги на пленке и малярном скотче полностью высыхали. Мысль о том, чтобы отдирать мокрую от краски ленту и скатывать пленку с блестящими каплями, готовыми запачкать все вокруг, была даже хуже, чем мысль о том, чтобы что-то красить.
