Завтракаем и обедаем в его кабинете, секретарь вносит доставку из ресторана и несколько раз, будто по часам, кофе. Я ее рассматриваю в первый раз, а потом теряю интерес, подмечая, что возраст у нее далеко не тот, который способен заинтересовать Саульского. Выглядит приятно, но подойдет больше моему папе.
Под вечер напряжение вытряхивает из меня новые эмоции. Меня разрывает от бездействия. Я растеряна и сбита столку, не знаю, что должна делать, но и не могу больше хранить благоразумное молчание.
— Зачем я здесь?
Если он не собирается меня наказывать ни за побег, ни за пощечину с царапинами, зачем? Намеренно давит мне на нервы? Так мне хватит!
— Ты здесь, потому что я так хочу. Сиди тихо, Юля. Скоро поедем домой.
— Ты теперь каждый день меня на поводке водить будешь?
— Не каждый, — так же спокойно отвечает он, не отрывая взгляда от папки, содержимое которой изучает больше часа.
— А сколько раз в неделю? Три? Пять? Два?
— По ситуации.
— Ты так спокоен!
— А ты, я смотрю, нет. Опять.
— Проблема у нас не решается.
— Какая проблема?
— Ты знаешь.
— Напомни.
— Ты спишь с другой женщиной!
— Ни с кем я не сплю, Юля, — выталкивая это, повышает голос. Взглядом придавливает, мол, угомонись. Только матом, как умеет Саульский. Я вздрагиваю и замираю, давая себе перестроиться. Однако ни насладиться фейерверком безудержной радости, ни устыдиться ей — не успеваю. — Но в принципе могу. У меня нет по этому поводу каких-то моральных принципов. Особенно, если ты будешь продолжать ебать мне мозги, и тебя мне видеть перехочется. Закрою нахрен под замок и перестану заморачиваться.
В груди ломит с такой мощью, вдохнуть не в силах. То ли от боли этой, то ли из-за асфиксии на глаза слезы набегают.
— От обратного, значит? — вскакиваю на ноги и принимаюсь беспокойно расхаживать перед его столом. — Мне назло?
Сауль чуть щурится и смотрит с той убийственной способностью, которая невероятным образом пригвождает меня к месту.
— Заняться мне нечем, тебе назло, — бросает сердито.
— А зачем тогда?
— Тебя трудно выносить.
— Ты поэтому меня сегодня целый день при себе держишь? Привыкаешь?
Улыбаюсь, но не потому, что весело. С нервной издевкой это делаю, как будто мало мне, блин, неприятностей.
— Нет. Это все для тебя.
— Мне не надо!
— Надо, Юля.
Не зная, что еще сказать, молочу откровенную и абсолютно бессмысленную чушь:
— Я помню… Брачный контракт, и все такое… — лишь бы не молчать, называется. — Но я тебя все равно не стану слушаться!
— Сегодня не станешь, завтра не станешь, через неделю не станешь… А потом — станешь, — в который раз размазывает меня своей твердой уверенностью Саульский.
— Ты меня прикончишь раньше!
— С тобой у меня другие методы. Ты же в курсе.
Я пытаюсь не реагировать, но жар предательской волной захлестывает тело. И это не только смущение.
— Значит, не отпустишь?
Осознаю, что мне это и не нужно уже. Спрашиваю с какой-то провокацией, уверена, что только так могу добиться от него какого-никакого внимания.
— Никогда.
Мороз по коже от его взгляда. Но я продолжаю балансировать по самому краю.
— А если я снова сбегу? Получше спрячусь? Из города свалю! В другую страну!
Эти громкие предположения, несомненно, выбивают Саульского из равновесия. Смотрит еще жестче. Челюсти сжимает с яростью.
— Я тебя везде найду. Я за тобой даже мертвый приду. Помни об этом. Будь готова.
От такого заявления дар речи теряю. Сглатываю, а потом задерживаю дыхание, чтобы оно не срывалось со свистом. Медленно втягиваю кислород через нос. Разбиваю тишину дребезжащим выходом.
Способность говорить возвращается, но я решаю, что на сегодня с меня впечатлений и переживаний хватит. Отворачиваюсь и, заняв прежнее место на диване, сижу там очень тихо, создавая видимость, будто крайне увлечена игрой в телефоне.
По дороге к нашему дому есть такой небольшой пятачок трассы, который мне всегда не нравился. Километра два через лес — муторные ощущения. Я всегда стараюсь болтать с Риткой по телефону или просто доставать Чарли, пока не выедем снова на трассу. По понятным причинам, сейчас реализовать это нет возможности.
Поздним вечером машин тут не должно быть. Но в этот раз они есть — два черных Джипа стоят поперек дороги, перекрывая нам проезд, еще один — в обочине.
Улавливаю, как Сауль с Чарли переглядываются.
— Фроловские, — изрекает последний.
И едва мы останавливаемся, сзади нас подпирают еще три машины.
— Набей «клич» Семену, и выходим, — вроде как спокойно, почти лениво распоряжается Саульский. Потом поворачивается ко мне и добавляет строже, сходу давая понять, что сейчас не время на пререкания: — Юля, — ловит мой взгляд. Я и смотрю на него во все глаза, вероятно, испуганно. — Тихо сиди. Запрись изнутри и не вздумай высовываться.
Не успеваю согласиться, воспротивиться или хоть что-то спросить. Они выходят. Подавшись вперед, ныряю между передними сиденьями корпусом и слабо ударяю дрожащим пальцем по кнопке общей блокировки. Возвратившись на свое место, замираю, охваченная новой, отчего-то одуряюще сильной волной беспокойства.
Пытаюсь разглядеть, что происходит снаружи, но оставленные на подсветке фары с моего ракурса слабо выхватывают темные мужские фигуры. Саульского узнаю только по развороту плеч. В груди тотчас вспыхивает знакомое чувство, которому я так и не придумала названия. Томительно щекочет и жарит изнутри. Чтобы хоть немного его усмирить, прижимаю ладонь.
Господи, пусть они быстрее возвращаются! Пусть все будет хорошо!
Не успевая закончить импровизированные молитвы, вскрикиваю, когда тишину взрывают звуки выстрелов.
Рома…
Глава 22
И это взрослая такая другая любовь…
© Рита Дакота «Армагеддон»
Юля
Я не думаю. Или думаю слишком много, чтобы вычленить из этой массы что-то внятное. Ощущаю гулкие удары сердца в груди, горле, висках, ушах, в каждом биении пульса.
Из каких соображений я действую? Это слепой порыв. Или ослепляющий. Определяющим фактором служит не логическое мышление, только чувства, которые и дают толчок телу двигаться. Я сгибаюсь и принимаюсь лихорадочно шарить под водительским сиденьем. Пальцы с дрожью нащупывают холодный металл, но обхватывают рукоять пистолета уверенно и крепко.
