Я на эмоциях. Он, вроде, как обычно… Но я абсолютно точно понимаю: прежними мы уже не будем. Мы оба.
Едва стихает чувственная дрожь, тело сотрясает другими эмоциями. Я плачу. Прижимаясь к Саульскому, не отпускаю от себя. Громко и беззастенчиво захлебываюсь слезами.
— Сильно испугалась?
Киваю часто-часто, еще крепче стискивая его руками и ногами.
— Не плачь, — это не помогает. — Юля, не плачь.
— Дай мне пару минут…
— Две. У тебя две минуты.
Этого хватает. Я высыхаю даже быстрее. Силы на исходе.
Когда стиральная машина докручивает последние секунды программы, я, полагая, что ее шум способен как-то смягчить посыл, поддаюсь порыву и заявляю:
— Я никому тебя не отдам, Саульский. Ни Богу, ни черту, ни другой женщине. Никому. Запомни.
— Запомню, — его ответ звучит уже в тишине.
Я пытаюсь отыскать в его голосе злость или хотя бы раздражение, но ничего из этого не различаю.
— Все понятно. Я за тобой, хоть мертвый, ты за мной, хоть в ад, — добивает Сауль. — Порядок. Контракт работает.
А мое сердцебиение вновь становится отрывистым и мощным.
Глава 23
Твое сердце должно быть моим.
© Пикник
Юля
— Ты, вроде как, похудела… Влюбилась, что ли? — Савельева с разбегу заваливается на мою кровать. — О, удобный у тебя матрас! Так пружинит прикольно.
Мои мысли невольно утекают совсем не в том направлении. Кажется, я даже слегка розовею. Напускаю суровость, однако видок у меня, вероятно, смехотворнее, чем у Бунши
[8], когда он строил из себя царя.
— Ничего я не похудела. Такая же.
— Заметь, отрицаешь только одно! Не похудела, но влюбилась? Ты так покраснела! Офигеть! Я права, что ли?
— Что ли! — бросаю в Ритку подушкой.
Отчего-то сама смеюсь, хотя положение мое отнюдь не радостное. Все сложно. Как и прежде. А возможно, даже хуже. Потому что теперь я откровенно тоскую, когда Ромы долго нет. Ужасно за него переживаю и безумно ревную.
Не знаю, что послужило причиной, но он, наконец-то, позволил Савельевой приходит к нам домой. Мне очень нравится теперь думать и говорить: к нам домой, наш дом, наша семья, мой муж.
— Ну-ка, ну-ка… — в глазах подруги загорается ярый интерес. — Это же не Вадик?
— Господь с тобой! Вадик! Я пока еще с головой дружу, и со всеми остальными органами тоже.
— Ну, когда-то он тебе нравился.
— Это было не по-настоящему.
Сейчас уверена. То, что я испытывала к Водонаеву, не стоит и десяти процентов того, что я чувствую к Саульскому.
— А с кем по-настоящему? — искренне не догоняет Савельева. — Ты же ни с кем не общаешься, так чтобы близко…
— Алё, башка, я вообще-то замужем, — восклицаю с излишней экспрессией, только потому что мне все еще мучительно неловко за свои чувства.
Даже перед самой собой. А уж перед кем-то посторонним и подавно.
— И… Что? Что-что? Ты влюбилась в Сауля? — вопит эта дурочка на весь дом.
— Да тихо ты, ненормальная! — затыкаю ей рот ладонью. — Всем на свете об этом знать необязательно.
Риткины глаза грозят выйти из орбит, такое потрясение ее разбирает. Отпихнув мою руку, спрашивает сиплым шепотом:
— А он знает? — местоимение с благоговейным ужасом.
— Ну, конечно, нет, — восклицаю на эмоциях. Реакция Савельевой усугубляет мое отчаяние, напоминая, насколько безнадежна такая любовь. — То есть он, кажется, понял. Но я не говорила! И не скажу!
— Почему?
Действительно! Она еще спрашивает!
— Потому что в лицо ему что-то говорить сложно. Такое — особенно. Я не знаю, как объяснить… На какую-то дурость смелости у меня хватает. О, даже очень! А вот эти слова, только представлю, хочется под землю провалиться!
— А-а… — протягивает Рита с неясным посылом.
Возникает затяжная пауза, в которой диалог продолжают наши глаза. Там, конечно, ничего разумного, что-то типа: «Вау!», «Очуметь!», «Вот это чивава!»…
— Ну, надо же… Хо-хо… — все еще не может справиться с шоком Риточка-людоедка
[9].
Я сама долго отходила. Да и в этот миг потряхивает, будто новый шквал налетает. Волнительно и страшно.
— И что ты теперь делаешь? Как ведешь себя?
— Ну, как обычно… — неопределенно пожимаю плечами.
— Что, никакого там, я не знаю, сексуального соблазнения?
— В этом нет необходимости. Он… сам в этом плане проявляет интерес.
— М-мм… — ложится на живот и подпирает ладонями лицо. — Значит, он охотно тебя потрахивает?
— Савельева, ну что за выражения?
— А чё такого? Все так говорят. А ты? Тебе нравится?
Смотрит с ожиданием долгого рассказа. Тут уже не отвертишься, как получилось на дне рождения. Да я, вроде, и не собираюсь… В один момент эмоции рвутся из меня, нет сил удерживать их, так хочется хоть с кем-то поделиться.
— Нравится. Хочу постоянно к нему прикасаться. Заявлять права. Целовать. И чтобы он меня касался. В такие моменты… В такие моменты он только мой. Всецело. Такое странное ощущение, Рит… — вздыхаю. Отзеркаливая позу подруги, плюхаюсь на живот. — Никогда бы его не отпускала, — еще раз вздыхаю. И восклицаю, чувствуя горячее клокотание в груди: — Это очуметь, как странно! Если бы кто-нибудь десять недель назад мне рассказал что-то подобное, никогда бы не поверила.
Еще какое-то время обсуждаем мою семейную жизнь, затем плавно переключаемся на невезение Савельевой в отношениях.
— Мне попадаются одни уроды. Секс на первом свидании требуют, а обломившись, пропадают. Я не успеваю влюбиться.
Молчу о том, что мой Саульский тоже далек от совершенства. Теперь я знаю, что влюбляются не в манеры и хорошее отношение. У каждого человека свой внутренний стержень. Случается так, что именно ему невозможно сопротивляться. Он завораживает, подавляет, с железной уверенностью разбирает на запчасти.
Я люблю его. И плевать, если это неправильно. Я люблю его всяким. Грубым, равнодушным, жестоким, по локти в крови, суровым и властным — любым. Тут не может быть никаких правил. Они не срабатывают.
Вечером случается кое-что странное. Услышав рокот двигателей, накидывая халат, выбираюсь на балкон, чтобы проверить, вернулся Рома или кто-то из ребят?
