— Обещай! Юля!
— Обещаю.
Хочу ей верить. Хочу выдохнуть свободно. Но, мать вашу, не отпускает. Разбирает с той же силой. Если хуже не становится.
— Сейчас пойдем под душ. Нужно все смыть, — и остыть. — Понимаешь?
— Да…
— Отлично.
Заношу Юлю в ванную. Машинально щелкаю замком. Прошу опустить ноги на пол, но она не поддается, продолжая обхватывать меня всеми конечностями.
— Я никуда не уйду.
— Со мной?..
— С тобой.
Выпустив девчонку из рук, с неясной тревогой осознаю, что не могу выпустить ее из фокуса. Накручиваю выдержку на максимум, а она слетает. Не помню, чтобы когда-то прежде такое случалось. Обычно в нужные моменты я умею перекрывать все эмоции, притуплять восприятие. С Юлей же, будто против течения плыву.
Начинаю расстегивать пуговицы некогда белой рубашки.
— Нужно все снять. Хорошо? Не боишься?
— Нет, конечно…
Это ее «конечно» сейчас звучит почти смешно. А у меня снова за ребрами все в кучу сжимается. Одна секунда без контроля — искра. Огонь охватывает сбившиеся органы, словно груду старого барахла.
Не тушат его даже густые струи прохладной воды. Зябко вздрогнув, Юля бросается ко мне. Обхватывая руками торс, вжимается в грудь с такой силой, что мне самому становится трудно дышать.
— Тихо, девочка. Подожди.
Отодвигаю ее к стеклянной стенке и меняю температуру воды на более комфортную.
— Юля, нужно все смыть. Понимаешь? Волосы тоже… Сможешь?
— Не знаю… — Кривится и передергивает плечами от брезгливости. — Я немного боюсь крови. Немного, — акцентирует степень.
Привирает, конечно.
— Ладно, постой спокойно.
Кивает и зажмуривается. Но едва я наливаю в ладонь шампунь, начинает капризничать, как маленькая.
— Мне не нравится этот запах… Он пряный и противный…
Медленно вдыхаю, подбирая слова, которые могут помочь пробиться сквозь новый поток ее паники.
— Я понимаю. Но другого здесь нет. Наверху, если захочешь, вымоешь повторно.
Никогда прежде мне не приходилось мыть женщине голову. У Юли густые и длинные волосы, и, как я ни промываю пряди, все мне кажется, что пена алеет от напитавшейся в них крови. Смываю и вновь намыливаю. Проделываю эти манипуляции раза три подряд. Потом растираю намыленной мочалкой все ее тело, доходя до пят. Все это время она покорная и тихая, словно ребенок. Только команды выполняет: подними руки, повернись, раздвинь ноги.
Из душа ее выношу закутанной в полотенце. Поднимаюсь наверх и впервые несу ее в свою спальню. Не знаю, почему. Не хочу размусоливать мысли по черепу, просто сворачиваю с лестницы в другой конец коридора, не давая себе никаких зарубок и объяснений.
В комнате слишком светло. Задергиваю шторы, чтобы приглушить эту яркость. Хочу напряжение скинуть на ноль, но оборачиваясь и натыкаясь взглядом на Юлин силуэт, ощущаю совсем другой градус.
— Сними полотенце и забирайся под одеяло.
Она распускает узел на груди и дает махре соскользнуть на пол. Так же молча избавляется от тюрбана на голове.
Когда мы оба оказываемся под одеялом, сердце отчего-то еще сильнее разгоняется. Я немного удивлен, потому что это не разгар возбуждения. Не до этого сейчас. Как ни странно. Это что-то другое. Мощное, мучительное и тягостное.
Слышу, что Юля все еще беспокойно дышит.
— Не бойся. Я бы не позволил ему тебе навредить. Никому не позволю.
— Я не боюсь. С тобой. Мне хорошо. С тобой хорошо, — едва слышно высекает она. — Мы будем спать?
— Можем поспать.
— Тебе никуда не надо? Ты же не оставишь меня? — и тут же, не давая ответить, горячим шепотом просит: — Не оставляй меня.
— Не оставлю.
— Когда тебе угрожала опасность, я едва не умерла от страха, — припоминает с тихим выдохом. — Сегодня тебе тоже было страшно?
Это не любопытство и не провокация. Это ее способ в свою очередь помочь мне поймать баланс. Она знает ответ.
И теперь его знаю я.
Глава 26
Если завтра Армагеддон вдруг, и двое лишь выживут,
Я знаю, как их зовут, я знаю их имена.
© Рита Дакота «Армагеддон»
Юля
Глухую тишину леса прорезает тоненькое пение снегирей. Ежась, я глубже вдыхаю морозный воздух и резко отбрасываю за спину косу. Выказывая клокочущее в груди нетерпение, пронзаю застывшего рядом Сауля горящим взглядом. Он, пожевывая сухую травинку, лишь сводит брови и жестом приказывает не отвлекаться. Следом дает отмашку легавым
[10]: они тотчас бросаются в сторону реки.
Мы передвигаемся медленно. Осторожно ступая на заиндевевшую траву, слышу, как хрустят под ней сухие ветки. Еще несколько бесконечных минут, и, наконец, со стороны речки доносится приглушенное оголтелое кряканье уток. Собаки сбавляют ход и, вытягивая головы, крадутся к зарослям у реки. Мы тоже идем, пока Сауль не выставляет передо мной руку, подсказывая идеальное расстояние — пришло время остановиться.
Последующее ожидание самое мучительное. Я в принципе не люблю долго сохранять неподвижность и бездействие. А тут еще нужно выжидать и прислушиваться к каждому шороху.
У легавых терпения намного больше, чем у меня. Они замирают в скульптурной стойке и, не шевелясь, взирают на хозяина в ожидании команды.
Сжимая крепче ружье, я напрягаю корпус и, как меня учил Сауль, плотно прижимаю приклад к плечу. Оно отзывается болью, несмотря на резиновую накладку. Но я лишь протяжно вдыхаю и выдыхаю, неподвижно замирая.
— Вперед!
Сеттеры точной направленной атакой поднимают крякв в воздух. Прищуриваясь, я навожу прицел и плавно выжимаю курок. Гремит выстрел. После него будто звуковая волна идет, к которой я никак не могу подготовиться. Сауль стреляет сразу после меня. Трижды. Крики перепуганных пернатых усиливаются. В воздухе разлетаются разноцветные перья.
Постепенно звуки стихают, и мы бредем к речке следом за получившими новую команду легавыми. Они приносят три трофея. Не возникает никакого сомнения, что все три Сауля, конечно. Я уже знаю, что он не промахивается.
— Я устала! Эти бестолковые птицы слишком быстрые, — откровенно психую. — У меня никогда не получится! Почему я не могу просто продолжать стрелять по банкам? Это у меня хорошо получалось.
— По банкам любой дурак стрелять может, — прилетает спокойный ответ Саульского. — Охота развивает внимательность и тренирует терпение, которого тебе так недостает, Юля.
