Приняв душ, выбираю, как и просил папа, совершенно обычную одежду. Ничего черного. Простые синие джинсы и серая водолазка. Обедаю в компании Тони и Катерины. А после собираю себя на скобы и отправляюсь в ритуальное бюро. Выражаю желание, чтобы поминальный обед был в одном из папиных ресторанов. В остальном у меня нет никаких принципиальных замыслов. Вверяю организацию компетентным людям.
Держусь весь день. Подбадриваю Тоню. Отдаю распоряжения Катерине. Принимаю звонки и соболезнования от друзей и знакомых. Но стоит появиться на пороге Саульскому, внутри меня будто колокол звенит. Расходится этот звон. Резонирует по всему телу. Жгучим огнем опутывает каждую клетку.
Рома закрывает дверь и останавливает, встретив мой взгляд. В какой-то момент мне кажется, что он не ожидал меня увидеть. Не знал, что я дома? Возможно ли, что никто ему не сообщил? Или он забыл? Чем таким они занимались до поздней ночи?
Слезы ослепляют, но я двигаюсь к нему навстречу. Обнимаю так, как уже привыкла. В миг, когда соприкасается наша кожа, слышу его тяжелый выдох. Он снова принимал душ внизу, голый по пояс. Я слабо прикрыта ночной сорочкой. Но мне мало контакта. Слиться с ним хочу. Так сильно прижимаюсь, что тело физической болью откликается.
— Где ты был? Я не могла к тебе дозвониться.
— Прости.
Мы оба замираем. Потому что никогда прежде я не слышала от него этого слова. Потому что он, очевидно, его сам от себя не слышал.
Саульский не собирается объясняться и рассказывать мне, где находился весь этот день. А я не собираюсь расспрашивать. Сегодня мне достаточно его тихого «прости» и его физического отклика. Он обнимает меня. Жадно, но вовсе не пошло, трогает руками. Это другое… Я чувствую и дрожу все сильнее, улавливая его острую во мне потребность. Он касается губами моего виска, волос, лба, щеки, уха. Вдыхает шумно. Сжимает крепче.
— Тосковал, Рома? Рома! Ну, скажи… — мой голос звучит тихо и несколько надорванно.
Мне очень нужно. Не скажет — умру.
— Да, — признает после вакуумной паузы.
И я с дрожью выдыхаю:
— Я тоже.
Мы — две разнополярные системы. Сталкиваясь, образуем особое магнитное поле. Ничего круче этого взаимодействия я никогда не испытывала. Каждый раз кажется, что выше накал попросту не может быть. А он все растет. Как так получается? Природой заложено? Или же, напротив, это какой-то энергетический сбой? Не знаю. Да и неважно мне.
Я счастлива только от того, что снова нахожусь в эпицентре его силы.
Мы присаживаемся на диван. Друг напротив друга. Саульский молчит. Смотрит внимательно. Пробираясь в душу, считывает мои эмоции. И ждет, уже зная, что мне нужно выговориться.
— Эта неделя была такой долгой. И одновременно такой короткой. Очень трудной. И очень одинокой. Папа редко приходил в сознание. А я сидела и все думала, думала, думала… Почему так происходит? Почему он? Почему с нами? Почему?
— Никто не знает, Юля. Это жизнь. Просто так случается.
Со свежими ранами мне трудно это понять. Но я стараюсь. Киваю, прижимая дрожащие пальцы к уголкам глаз.
— Это так больно. Это режет, как сотни ножей. Вдохнуть глубоко невозможно. Изнутри разрывает…
— Это пройдет.
— Да… Папа сказал, что будет смотреть на меня с неба. Если буду плакать, он рассердится, и пойдет дождь, — смеюсь, воскрешая этот самый диалог. — Хочу помнить только хорошее. Но пока это сложно, — прикрывая глаза, чуть откидываю голову и глубоко вдыхаю. Когда вновь смотрю на Саульского, вижу, что он все так же сосредоточен исключительно на мне. — Отвлеки меня, Рома. Расскажи что-нибудь.
— Что именно?
— Что угодно. Ерунду какую-то… Все равно, что…
Собираясь с мыслями, он выдерживает небольшую паузу. Все это время не отрывает от меня взгляда. А потом берет мою руку и, откинувшись на подушки спиной, укладывает меня себе на грудь.
— Ободряющей сказки не получится, Юля. Сразу говорю. Я не умею.
— Мне и не надо. Сказок не надо. Правду хочу.
Вот мы и пришли к трезвому подходу с моей стороны. Я и не знаю, кто из нас больше удивлен. По тому, как Рома задерживает дыхание, понимаю, что он — нимало. Но я все же, наверное, сильнее.
— Мы сталкивались раньше. Я недавно вспомнил.
— В смысле до свадьбы?
— Да.
— Когда?
Он медлит, но явно не потому, что щадит мои чувства. Это лишь манера вести беседу, так, как ему самому удобно.
— Уверенности нет. Но я думаю, что это была ты.
— Когда же?
— Года три-четыре назад. Ты шла по набережной. Уронила телефон. Он ударился о плитку и отлетел за ограждение. Ты подлезла к самому краю, дотянулась пальцами. Но вместо того, чтобы достать его, умышленно столкнула в воду. Затем поднялась, обернулась к подскочившему мужику и сказала что-то типа: «Какая жалость. Я снова осталась без связи. Дай мне лучше пистолет! Им я хотя бы успею воспользоваться».
— Почему же ты решил, что это была я? — спрашиваю, а у самой внутри все в нервный клубок сворачивается.
— Потому что ты была с Хоролом. Мы за ним тогда шли.
— Вы собирались… Ты собирался причинить ему вред?
— Да, — в этот раз он не задерживается с ответом.
Клубок обрывается. Безотчетно меня накрывает запоздалый страх. Начинают дрожать руки. Сауль замечает, тут же ловит их в свои ладони. Крепко и вместе с тем осторожно сжимает, не давая мне подняться.
— Не вырывайся, Юля.
— Почему же ты не стал? — на эмоциях голос звучит выше, чем я хотела бы.
— Потому что он был с тобой. Детей я не трогаю.
Исчерпывающий и честный ответ, который, тем не менее, трудно принять.
— У вас с папой доходило до кровавых разборок?
Мысленно я подобную возможность отталкиваю. Мой папа не такой.
— Да.
У меня вырывается шокированный и нервный смешок.
— Значит, я в прямом смысле была «мировой».
Это не вопрос, лишь мои размышления, но он вновь подтверждает:
— Да.
Замолкаю, потому что не могу определиться с тем, как еще реагировать. Саульский постепенно расслабляет тиски, в которые заключил мое тело. Знаю, что отпускать не собирается. А без его воли вырваться шансов у меня нет. Я уже не понимаю, хочу ли… Больше нет, чем да. Это же Рома…
Он мягко массирует мои запястья. Целует мою шею. Оглаживает ладонями предплечья и плечи. Действует, как и всегда, расчетливо и эффективно — я расслабляюсь.
Чувствую крестцом его эрекцию, но знаю, что к сексу Саульский меня сегодня склонять не станет. Если бы собирался, я бы уже лежала под ним голой.
