По совету психолога пытаюсь хотя бы временно отодвинуть его на задний план. Пока не очень успешно получается.
— Ты поешь. Пока теплое.
— Ох, ничего в меня не лезет, Тоня.
— Надо, лялька. Ты сейчас не только за себя отвечаешь. Нужно думать о ребеночке. Дай Бог, все наладится, — снова крестится.
И довольно вздыхает, когда я пододвигаю тарелку ближе. Отвлекая меня, рассказывает откровенные небылицы — такое только в «СПИД-Инфо» пишут.
— Если испугаешься, не вздумай хвататься за лицо. Иначе у ребенка на этих местах появятся родимые пятна.
— Ну, это же откровенная глупость, Тонь! Что за древние страшилки?
— Ничего не глупость. Проверено веками. Еще моя прабабка так говорила. И я тебе не страшилки рассказываю, а дельные советы даю.
— Смешно же!
— Узлы на себе не вяжи, чтобы ребеночек пуповиной не обмотался, — входит няня в раж.
— Хорошо, хорошо… Только чтобы ты спокойна была.
— На себе ничего не срезай…
Не успевает закончить, в дверь стучат.
— Юль Владимировна, Сауль на проводе, — Костя протягивает свой мобильный. — Говорит, к тебе дозвониться не может.
— Передай, что я сплю.
Саульский это наверняка сам слышит. Парень отказывается еще и повторять мои слова.
— Так не спишь же.
Покрывается густым румянцем, качает головой и настойчиво тычет телефон:
— Не накаляй, госпожа.
— У тебя совета забыла спросить. Выйди вон, Костик. У меня сейчас процедуры будут, — именно в этот момент в палату входит медсестра и просит прийти в процедурную на укол. — Что застыл? Выйди, говорю!
Костя окидывает меня острым, как бритва, взглядом. Шумно выдыхает и, поднося к уху телефон, на пути к двери докладывает Саульскому:
— Не желает панночка разговаривать. Нет. Нормально, вроде бы…
Голос режет недовольством, но дверь прикрывает на удивление тихо.
— Юля, Юля, — неодобрительно прицокивает языком Тоня, едва остаемся одни. — Нельзя так! Зачем ты злишь его еще больше?
— Никого я не злю. Сказать мне нечего. Молчать в трубку, что ли?
— Послушала бы хоть, что он хотел, — не унимается няня. — Может, важное что… Может, одумался… Сожалеет…
— Слабо верится, — чувствую, как боль в груди вновь усиливается. На глаза слезы наворачиваются. — Ты бы видела, как он смотрел утром… Объяснить не могу… Словно зверь.
— Даже зверь свое дитя любит. Это природа. Дойдет и до Романа Викторовича, — говорит Тоня с уверенностью, которую я, в отличие от нее, не ощущаю.
Но все же… Дрожа губами, рвано перевожу дыхание.
— Твои бы слова, Тонечка… да Богу в уши…
Глава 40
Вот она — гильза от пули навылет,
Карта, которую нечем покрыть.
© Сплин «Бог устал нас любить»
Сауль
Моя мать умерла в родах.
Это все, что я знаю о процессе деторождения. Такой ценой никакие дети мне нахрен не сдались!
На протяжении всего дня Юля не принимает от меня ни одного звонка. И Костю посылает, если через него пытаюсь связаться. Что за женщина? Я, блядь, думать ни о чем, кроме нее не могу. Мыслями там с ней остался. И уехал отнюдь не потому, что мне работать нужно. Юля давно на порядок выше. Выше всего, что у меня есть. Уехал, чтобы остыть, переварить информацию, не сказать лишнего, дать ей успокоиться.
С тех самых пор, как начался этот день, каждая его минута — действие непонятного мне часового механизма. То, что я никак не могу контролировать. А мне хочется. Пульс ей замерять, отслеживать сердцебиение, следить за дыханием, настроением, аппетитом, температурой… В идеале, конечно, как можно скорее все это из нее убрать.
Мысль о том, что процесс разрушения может начаться в любую секунду, пугает, блядь, меня, здоровенного бугая, до чертиков. Час проходит, два, три… Я понимаю, что не могу поймать баланс. Только сильнее раскачивает.
Оставляю все на Семена и еду в больницу, с намерением застать врача и поговорить с ней наедине. Для надежности звоню Ирине Витальевне и настоятельно прошу меня дождаться. Благо она осознает, с кем имеет дело, нет нужды подсылать к ней Костю и метать бисер.
Приемные часы окончены. В коридорах тишина. Ни одного «ходячего инкубатора», который для моей нервной системы сейчас — как красная тряпка для быка.
На самом деле я неплохо отношусь к детям. Всю свою сознательную жизнь оказываю финансовую помощь детскому дому, в котором вырос. И это не заслуга воспитателей и учителей. Не благодарочка, как думают многие. Я на собственной шкуре знаю, что значит жить и формироваться как личность в государственном учреждении. Без роду, без племени. Где каждый не просто сам за себя, нередко друг против друга. Я финансирую дополнительные инструменты развития: спортивные секции, бассейн, музыкалку, танцы и прочее. Это не только помогает найти себя в процессе выживания, но и способно стать тем ключом, который в будущем откроет дверь в лучший мир.
Умом я понимаю, что зачатие и рождение — естественные природные процессы. Кому надо, пусть рожают. Мне в принципе насрать, кто, как часто и сколько детей производит. Загвоздка только в том, что моя Юля через эту мясорубку проходить не должна. Она не инкубатор. Захочет, через пару лет готового ребенка возьмем. Все прочие риски абсолютно необоснованны.
— Как Юля? — спрашиваю, усаживаясь в кресло напротив Ирины Витальевны.
— Все хорошо. Ей уже лучше.
Улыбается, но меня этими гримасами не проймешь. Хорошо будет, только когда все это закончится.
— Утром вы говорили о каких-то проблемах с ее здоровьем? Что это значит? Какие именно проблемы? Какие риски сейчас? В данный момент это угрожает ее жизни?
— Нет. Угроза существует только для плода. У Юли все показатели в норме. Небольшая анемия, и только. Это частое явление у беременных. Поправимо.
Вижу, что я ей не нравлюсь. Да и она мне тоже. Сидит, мне тут морду лица корчит и разбрасывается заумными словами.
— Вы уверены?
— В данный момент уверена.
— Что это значит? Какие гарантии? Сколько дней у нас есть, прежде чем это начнет работать в полную силу? — очень стараюсь подбирать слова, хотя так и хочется без разбора, как в старые времена, матом.
Неторопливо склоняя голову влево-вправо, хрущу шейными позвонками.
— Это жизнь, Роман Викторович. Вечных страховок никому не даровано.
У меня, мать вашу, по спине озноб летит, а она сидит, дальше улыбается. Поджимая губы, медленно вдыхаю разреженный воздух.
