Включаю песню «3 Rounds and a Sound» инди-группы Blind Pilot и гадаю, догадывается ли она, что это не оставляет меня равнодушным. Находиться к ней так близко. Я мог бы спросить ее, но не делаю этого и задаю этот вопрос только себе. Потому что боюсь ее реакции. Я даже не знал, насколько не уверен в себе, пока не встретил Луизу. Прежде я чувствовал неуверенность в детстве. Но это было другое.
Луиза смотрит вниз, а мой взгляд упирается в квадратный пластырь на ее шее и опускается вниз по ее спине. До пояса брюк, сидящих низко на бедрах. Чуть ниже двух ямочек. Со спины она похожа на скрипку. Эти моменты с ней в ванной до странности интимны. По крайней мере, для меня. Хотя, в сущности, ничего не происходит. Конечно, если смотреть со стороны.
Мое дыхание касается ее шеи. Потом – мои руки. Ее кожа теплая и мягкая. Я сглатываю, снимаю пластырь и кладу его на полку рядом с раковиной.
– Ну и? – спрашивает Луиза. – Как она выглядит? Хорошо заживает?
– Да, – отвечаю я, – даже очень хорошо.
Я рассматриваю двух синих рыбок, которые, как маленькие стражники, восседают на самой выступающей косточке ее позвоночника. Они действительно выглядят так, словно были нарисованы шариковой ручкой. Как на образце. Я промакиваю это место куском кухонного полотенца. Очень осторожно. Пока оно не становится совершенно сухим.
Далее следует та часть этого ритуала, которая нравится мне больше всего. Секунды, в течение которых я наношу мазь и кончиками пальцев распределяю ее по татуированной коже. Мягко массирую ее. Это всего лишь мгновения. И они очень быстро заканчиваются.
Музыка все еще играет, а Луиза уже одевается. Я стою и завинчиваю крышку на тюбике с мазью. Больше всего мне сейчас хочется обнять Луизу сзади, совсем ненадолго. Но я этого не делаю. Вместо этого отворачиваюсь и мою руки.
– Мне очень жаль, что тебе приходится это делать, – внезапно говорит Луиза.
– Это не проблема.
– Ну, если честно, я буду по-настоящему рада, когда мне больше не придется раздеваться перед тобой до полуголого состояния.
Эта фраза словно удар. Если бы я находился на ринге, то был бы нокаутирован.
Стараясь не показать этого, я смотрю в сторону, не желая признаваться себе в том, что мне уже и так известно: то, что между нами, кажется мне чем-то большим. Большим, чем должно быть. Большим, чем мне хочется.
И явно большим, чем для Луизы.
Луиза
Сегодня Джейкоб был не таким, как обычно. Совсем другим. Еще одна грань тишины. Почти отталкивающей. Наверное, ему не особенно нравится обрабатывать мою татуировку. Скорее всего, это действует ему на нервы. Сначала я просто появляюсь перед его дверью, а потом ему еще и приходится менять мои отвратительные пластыри. Казалось, его это не беспокоило. Во всяком случае, я так думала. Сегодня утром в ванной все было нормально. Но потом все внезапно изменилось. Он не из тех, кто много разговаривает, и мы в этом похожи. Обычно говорят наши взгляды. Это что-то вроде языка жестов, но глазами. Или как субтитры. Мы с Джейкобом полны подтекста. Но тут он даже не смотрел на меня. И вдруг между нами наступила полнейшая тишина. Никакого подтекста. Никаких маленьких жестов, которые украшают молчание и превращают нас в своего рода тайное общество, о котором никто ничего не знает. Не было вообще ничего. Только тишина.
Но, прощаясь со мной, он улыбнулся. И это была та красивая улыбка. Та, что нравится мне больше всего. Он нечасто так улыбается.
После его ухода я убрала кухню и ванную. Застелила свежее белье. И отправилась за покупками. И среди полок супермаркета я поняла, что всю свою жизнь стараюсь не быть никому обузой. Казаться невидимкой. В конце концов, у моих родителей и так хватало забот. С Кристофером, его эпизодами, депрессиями, вспышками гнева и этим неопределенным страхом, что он может как-то навредить себе. Так я и стала призраком. Не больше, чем дуновением ветра. Как будто меня и вовсе не было.
И даже здесь, в квартире Артура и Джейкоба, я старалась быть как можно незаметнее. Вначале я и сама не замечала этого. Наверное, потому что с годами это стало такой частью меня, что я уже не умела жить иначе. Нежелание быть обузой принадлежит мне так же, как руки и ноги. Джейкоб снова и снова говорил, что я могу принять здесь душ, но я этого не делала. Я в основном принимаю душ в спортклубе, и никогда – у Джейкоба дома. Пару раз я предлагала купить продукты или сделать уборку и думала, что это будет самое меньшее, что я могу сделать, пока там живу, но Джейкоб сказал «нет». Он просто сказал: «Ты все равно почти ничего не ешь». Но это неправда. Я – дополнительный человек, и кто-то должен за это платить. А если этого не сделаю я, это сделает он. А я этого не хочу.
Может быть, действительно будет лучше, если я вернусь домой? Если верну Джейкобу его комнату. В конце концов, я никогда не спрашивала его, нормально ли он относится к моему присутствию. К тому, что он разделяет со мной свою жизнь. Не получая ничего взамен. Фактически я не оставила ему выбора. Я просто стояла перед его дверью. И знала, что он меня не прогонит.
Бабушка раньше всегда говорила: «Хороший гость знает, когда пора уходить». Если это правда, меня не назовешь хорошим гостем. Я осталась, потому что не хотела идти домой. Потому что здесь мне хорошо. У Джейкоба. Рядом с ним. Но все это не должно быть его проблемой. Я не должна быть его проблемой.
Поэтому я собрала свои вещи. По крайней мере, их было немного, и я справилась с этим быстро. Но далось это мне нелегко. Мне нравилось, когда моя зубная щетка стояла в стакане вместе со щеткой Джейкоба. А рядом – щетки Артура и Джулии.
Дома она снова будет одна. Как и я.
Луиза
Когда я закрываю за собой дверь квартиры, часы показывают 14:29. В подъезде дома после проливного дождя пахнет прохладой и сыростью. Ощущение весны отсутствует напрочь: везде сырость и холод. Это такой холод, который проникает вам в самые кости и никуда не уходит.
Я прохожу по полутемной лестничной клетке, вниз по лестнице на второй этаж. Рюкзак у меня на плечах не тяжелый, но нести его вроде как больно. Дополнительная эмоциональная нагрузка. Когда я появляюсь на пороге кабинета доктора Фалькштейна, меня охватывает странная меланхолия. Этот момент ощущается как еще один конец.
Встряхиваю головой, отгоняя эту мысль, и нажимаю на звонок. Прямо над ним висит золотая табличка, которой два дня назад здесь не было.
ДОКТОР ФАЛЬКШТЕЙН
ПСИХОТЕРАПИЯ И ПОМОЩЬ ЛЮДЯМ, ПЕРЕНЕСШИМ УТРАТУ
«Перенесшим утрату. Какие ужасные слова», – думаю я. Тут дверь открывается, и передо мной предстает доктор Фалькштейн. Он улыбается. А я – нет.
– Привет, Луиза. Рад, что ты пришла, – он делает приглашающий жест, который немного напоминает мне жест стюардессы, когда она информирует пассажиров о том, где находятся аварийные выходы. Я летала на самолете всего один раз в жизни, очень давно, но помню это до сих пор. Выглядело как неуклюжий балет.
