Мой брат не верил в Бога. Он верил в науку. В клетки, которые умирают. В мозг, который в какой-то момент перестает работать. Я все повторяла ему, что он больше, чем просто клетки, но он только улыбался и качал головой. Несколько месяцев назад я спросила его, как такое может быть, что таблетки не приносят пользы, если они основаны на принципах науки. Он улыбнулся и ответил: «Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что ты довольно умна, Лиз?» Возможно, он был прав, и мы всего лишь клетки. Мозги, которые в какой-то момент перестают работать. Хотя пока что я в это не верю.
Я надеваю куртку, наматываю шарф на шею и покидаю кабинет. Мои шаги гулко разносятся по коридору, ступени скрипят под ботинками. Мои ноги тяжелее свинца.
Мне хотелось бы сказать, что Кристофер умер не в одиночестве, что я была с ним в его последние секунды. Что держала его за руку. Но меня там не было. Никто не держал его за руку. С ним не было никого. Свой последний шаг он сделал один.
Кристофер не хотел, чтобы я видела его таким. И не увидела бы, если бы не поехала домой раньше. Я знала: что-то не так. Это что-то – неопределенное, как предчувствие дождя, – витало в воздухе последние несколько недель. Я чувствовала, что мой брат отдаляется все больше и больше, ускользает от меня, и никто и ничто не удержит его, если этого не сделаю я.
Мне не пришлось долго смотреть, как он там лежал. Всего несколько секунд. Потом кто-то оттащил меня. Я не знаю, кто это был. Но помню кровь. Она была цвета спелой вишни.
То, что произошло после, куда-то делось. Испарилось. В этом месте в моей голове словно образовался пробел. Никогда прежде я не теряла сознания. Мне были знакомы лишь бодрствование и сон, но теперь я знаю, что существует и другое состояние. Мое тело отключилось прежде, чем я успела по-настоящему осознать, что происходит. Что увиденное мной было настоящим. Как и кровь. Я отключилась прежде, чем поняла, что Кристофера больше нет. Осталось только леденящее душу воспоминание, за которым неотрывно следует голый кусочек прошлого, даже через несколько месяцев остающегося для меня незаконченным пазлом.
Я не знаю, как попала в квартиру. И не помню, когда вернулась домой мама. Она просто внезапно оказалась рядом. И там была я. А еще двое полицейских и психолог. А Кристофера не было. Он ушел в одиночестве. В ближайшую темноту.
Мама разговаривала с офицерами. Ее голос не был похож сам на себя. Он звучал совершенно иначе. Чужой, словно им управлял кто-то другой. Я пошла в свою комнату. А она с ними – в ванную и потом в комнату Кристофера. Мне показалось неправильным, что они вот так запросто входят туда, но я ничего не сказала. Я даже не плакала. Просто прошла в свою комнату, закрыла за собой дверь и села на кровать. Опустошенная и оцепеневшая.
Записку я увидела не сразу. Только через несколько минут. Она лежала на подушке рядом со мной. Белая и квадратная. Что-то вроде тех бумажек, на которых обычно записывают списки покупок или телефонные номера. Мой брат написал мне свое последнее сообщение на одном из таких листков. Оно состояло всего из трех слов: «Мне очень жаль». Это даже не было предсмертной запиской. Скорее предсмертная фраза.
Эта записка все еще у меня. И кошмары. И абсолютно нерациональная надежда, что все это неправда. Что Кристофер вернется. Что он еще жив. Что все это ошибка, потому что без него я просто не могу существовать.
Хватаюсь за перила и стараюсь дышать спокойно, но воздух густой, как сироп. Моя ладонь скрипит по гладкому дереву, а колени дрожат. Я останавливаюсь. Площадка вращается, и я, ощущая во рту вкус желчи, хватаюсь за поручень. У Кристофера были светло-русые волосы и пронзительные голубые глаза. Мои ноги подкашиваются. Я сажусь на ступеньку лестницы и утыкаюсь головой в прохладные металлические перекладины.
– Ты в порядке? – спрашивает глубокий голос, и я открываю глаза.
Это парень с прошлой недели. Тот, что стоял у почтовых ящиков и смотрел на меня как на образец биоматериала под микроскопом. Он стоит на лестнице в тренировочном костюме и смотрит на меня.
– Дать тебе стакан воды?
– Нет, – глухо говорю я. – Со мной все в порядке.
Он опускается передо мной на корточки. Его лицо прямо перед моим.
– По виду не скажешь.
Его дыхание пахнет жвачкой.
– Просто проблемы с кровообращением, – бормочу, пытаясь встать. Он протягивает мне руку, но я отмахиваюсь. – Уже прошло, – говорю я, но это не так.
– Подожди здесь, – произносит он и минует меня, поднимаясь по лестнице. Он уходит. Остается лишь его аромат. Аромат, который я могу описать только как мужской. Интересно, узнал ли он меня? Знает ли, что мы учились в одной школе? А еще мне интересно, известно ли ему, что Кристофер мертв. Мне плохо.
Проходит несколько минут, а потом я слышу скрип деревянных ступеней. Рядом со мной появляется небольшая белая тарелка с двумя кусками хлеба. И на каждом сыр и джем. Кристоферу нравилось это сочетание. «Лучшее из двух миров», – всегда говорил он. Я беру один из ломтей и откусываю. Раз, другой, третий. Съедаю бутерброд целиком, потом хватаюсь за второй. Он наблюдает за мной.
Я чувствую бисеринки пота на лбу, на голове, на животе. Лифчик прилипает к телу. Он обязательно это почувствует. Он пахнет мужчиной, а я – потом.
Когда заканчиваю с едой, он протягивает мне стакан воды.
– Пей, – говорит он.
Я начинаю пить, и с каждым новым глотком маленький шарик моего пирсинга мягко ударяется о холодную поверхность. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Очень тихо. Снова и снова. Пока стакан не пустеет. Капля воды стекает по подбородку, и я вытираю ее.
Он забирает у меня стакан. У него темные глаза и длинные ресницы.
– Лучше?
Я киваю.
– Хорошо.
Обронив это свое «хорошо», он хватает тарелку, стоящую рядом со мной на ступеньке, разворачивается и исчезает. Вот так просто. А я даже не знаю, как его зовут.
Джейкоб
Я прислоняюсь к кухонному окну и смотрю сквозь голые ветки на трамвайную остановку. Идет снег. Все исчезает под белым покровом. С неба падают крупные хлопья. Она сидит на скамейке, капюшон ее куртки низко надвинут на лицо. Время от времени она смотрит вверх. Тогда можно увидеть ее небесно-голубую вязаную шапочку. Она потирает руки друг о друга, стараясь согреть их, а потом зарывается ими в свой шарф. Я мог бы смотреть на нее часами. Не знаю почему. В ней есть что-то особенное. Она выглядит так, будто сидит одна внутри снежного шара. Отрезанная от всего остального мира. В такого рода одиночестве, которое кажется мне знакомым. Мой взгляд падает на стакан в раковине. На отпечаток, оставленный ее губами. Когда я снова перевожу взгляд на остановку, ее уже нет.
А мне нужно на работу.
Луиза
Я сижу в безлюдном трамвае, который скользит по заснеженным улицам, как закоченевший червяк, и вспоминаю странную ситуацию на лестнице. Интересно, как его зовут? И почему он мне помог? Ведь он просто мог оставить меня там сидеть. Он был добр ко мне. Ну, может быть, не так уж и добр, но он позаботился обо мне.
