Мы молчим. На кухне гудит вытяжка, а фоном, словно шепот, играет моя музыка.
– Если бы ты сказала мне, что хочешь этим заняться, я бы взяла отгул, – говорит моя мать.
«Да здравствует сослагательное наклонение», – думаю я.
– Ты что-то хотела?
– Да, – говорит она, подходя ко мне. – Я хотел отдать тебе это.
Мама протягивает мне конверт. Стандартного размера, белый, с окошком.
– Это… – начинаю я, глядя на нее, но остальная часть предложения застревает у меня в горле. Как сухая корка хлеба. Мне трудно дышать. Как будто я могу задохнуться в любой момент, если произнесу эти слова. «Прощальное письмо».
– Да, – говорит она, – это от Кристофера.
Мне хочется протянуть к конверту руку, но я не могу пошевелиться. Мое тело окоченело. Словно оно не мое. Словно я забыла, как пользоваться своими руками.
– Я должна была отдать его тебе раньше. Теперь я это знаю, – конверт парит между нами. а рука моей матери дрожит. – Быть может, ты поймешь, почему я этого не сделала, когда прочтешь письмо.
Сказав это, она кладет конверт на мою кровать, а затем выходит из комнаты. Ковер заглушает ее шаги, и она бесшумно закрывает за собой дверь. И тогда я остаюсь одна. Я смотрю на конверт, невинно лежащий на подушке. Там же, где тогда была маленькая белая бумажка. Сейчас покрывало на кровати другое. В конце января было еще то, со снежинками. Его мама подарила мне на Рождество. Мое сердце ускоряется, и все вокруг замедляется.
На этот раз это больше, чем просто предложение. На этот раз это прощальное письмо. Почти официальное.
Луиза
Мне очень жаль, мама. Это действительно так. Но я думаю, втайне мы оба знали, что все так и закончится. Никакой другой конец был невозможен, потому что я был проблемой, и этот шаг в конечном счете был единственным решением. Освобождением.
Я хотел, чтобы ты знала: ты не сделала ничего плохого, мама. Это было не из-за тебя. Ты делала все. Ты все делала правильно. Ты и Лиз любили меня. Я это знаю. Я не совсем понимаю, почему вы так меня любили, но знаю, что любили. И знаю, что нечасто облегчал вам задачу.
Это письмо, которое не должна получить ни одна мать. Никогда. Это письмо, которое никто никогда не должен получить. И мне жаль, что приходится писать его. Интересно, ожидала ли ты такого? В твоем взгляде всегда было нечто подобное. Как будто ты знаешь что-то, чего не знает никто другой. Может быть, потому что ты моя мать. Когда-то я был частью тебя. Благодаря тебе я пришел в этот мир. Ты родила меня. Ты всегда была рядом. Должно быть, тебе кажется ужасно неблагодарным, что я так запросто обрываю жизнь, которую ты мне подарила. Мне жаль. Честно. Хотел бы я найти другой путь. Но его не было. И мой путь ведет меня прочь из этого мира. Я выбираю неопределенность. Я надеюсь, что Лиз права, и смерть – это еще не конец. Надеюсь, есть и другая сторона. Надеюсь, мы еще встретимся.
Хорошего способа покончить с собой не существует. Можно кинуться под поезд в метро или перерезать себе запястья лезвием бритвы. Можно прыгнуть с моста или врезаться на машине в дерево. Но тебя все равно кто-нибудь найдет. Я не хотел, чтобы это была ты. Вот почему окно и вот почему эта дата. День рождения бабушки. Удобная возможность, потому что я был уверен, что вас с Лиз не будет дома достаточно долго. Я хотел убедиться, что, когда вы вернетесь домой, я уже не буду там лежать. Что я просто уйду.
Я часто стоял у открытого окна в ванной и смотрел вниз. Это зрелище умиротворяло. Мне нравилась идея уйти из жизни, сделав всего один шаг. Взлететь на мгновение. На несколько мимолетных секунд почувствовать на своей коже ветер, слышать собственное сердцебиение, ощутить приток адреналина – а потом уже ничего.
Хочу, чтобы ты знала: я не жалею об этом решении. Это не было внезапным порывом. Я не просто открыл окно и выскочил наружу. Все было спланировано очень точно. Я хотел этого. Я не был подавленным и не находился в маниакальной фазе. Я был полностью в своем уме.
Я знаю, ты будешь скучать по мне. И, вероятно, отреагируешь на это, погрузившись в работу. Так, как делала это всегда. Надеюсь, ты не забудешь, что у тебя есть еще и второй ребенок. Ребенок, который никогда не создавал проблем. Ты сейчас нужна Лиз. Ты нужна ей больше, чем когда-либо. Потому что она не поймет.
И даже если я чувствую угрызения совести по отношению к тебе – а я их чувствую, – труднее всего мне оставить ее. Она моя младшая сестра, и в ее мире я больше, чем сама жизнь. Я ее лучший друг. И всегда дома, когда она возвращается. Теперь меня уже не будет. Когда она узнает, что я сделал, это разобьет ей сердце. Для Лиз я был якорем. Но якорь сдерживает. Он останавливает любое движение. Думаю, когда меня не будет достаточно долго, она поймет это. По крайней мере, я надеюсь на это, потому что это правда.
Проводя свои исследования, я много читал о фазах скорби, и, если судить по Лиз, она довольно долго будет отказываться признать факт моего самоубийства. Она полностью закроется. Обычной предсмертной записки ей будет недостаточно, независимо от того, как именно объяснить в ней, почему я это сделал. Поэтому я прошу тебя не показывать ей это письмо. Для Лиз я придумал кое-что другое. Я написал ей электронные письма, и первое из них она получит к своему дню рождения. Остальные – в течение нескольких недель после. Я буду с Лиз еще какое-то время, останусь с ней, пока она не отпустит меня.
Ты тоже услышишь обо мне еще раз. Но нужно будет подождать.
Если мои действия когда-нибудь заставляли тебя усомниться в этом, ты отличная мать. И я люблю тебя.
Твой Кристофер.
Несколько часов спустя, суббота, 22 апреля, 3:46
Джейкоб
Если не считать холодного лунного света, в комнате темно. Я стою у окна и смотрю на улицу, прижав телефон к уху. Луиза перестала плакать. Или это слезы, которых не слышно.
– Ты уверена, что мне не нужно прийти? – спрашиваю я.
– Сейчас без пятнадцати четыре, – говорит она. Ее нос заложен, и голос звучит хрипло.
– Ну и что? Путь все тот же, независимо от времени.
– Но тебе ведь завтра утром на работу. А мне на учебу.
– Это не имеет ничего общего с тем, что происходит сейчас.
– Моя мать дома. Мне кажется неправильным впускать тебя в квартиру тайком.
– Ладно, – говорю я. – Но ты же знаешь, что я пришел бы, чтобы обнять тебя, да?
– Правда? – спрашивает она.
– Правда, – говорю я.
Когда Луиза молчит, эта тишина громче всяких слов. Я знаю, что она никогда не попросит меня прийти к ней. Как бы ей этого ни хотелось. Потому что уже слишком поздно, потому что это глупо, потому что факт останется фактом. Ее брат мертв, и этого не изменишь. Неважно, приду я к ней или нет. Так что она берет себя в руки. Того факта, что она чувствует себя лучше, когда я обнимаю ее, недостаточно в качестве причины. Я такой же. Может быть, это нормально, когда ты ребенок-тень. Я невольно думаю о своей матери. Хотя и не хочу этого. О ней и о квартире, в которой вырос. Так бывает. Картинки возникают в голове прежде, чем я успеваю от них отмахнуться. То место никогда не было домом, потому что большую часть времени там было слишком темно даже для теней.
