На улицах и площадях были накрыты столы, провозглашались тосты за будущую независимость, за храбрую армию, за великого Наполеона; с французами целовались, братались, поили их – и кончилось тем, что солдаты спьяну совершили ряд неблаговидных поступков, сразу охладивших общий энтузиазм.
На следующий день принц Мюрат, тогда великий герцог Бергский, вступил со своей свитой в Варшаву верхом, с необычайной пышностью – сияя раззолоченными мундирами, разноцветными султанами, золотыми и серебряными нашивками. Для Мюрата был приготовлен дворец Рачинского
[18], но там ему не понравилось, так как дымил камин, и он перешел к нам.
Мне очень хотелось посмотреть хотя бы на одного настоящего француза, так как те, кого я видела накануне, ходили по улицам толпами и были не в счет. Наступило время ужина, и мой свекор, граф Потоцкий, послал спросить, не пожелают ли адъютанты его светлости сойти к ужину. К моему великому разочарованию, они прислали сказать, что благодарят, но никогда не ужинают. Но едва мы успели сесть за стол, как в соседнем зале раздался звон сабли и шпор и в комнату с поспешностью, которая показывала его близкое знакомство с хозяином дома, вошел молодой офицер, гусар. «А, Шарль!» – воскликнул муж, знавший его еще в Париже, и, обняв, представил нам вошедшего.
Это имя было мне отчасти знакомо: о господине де Ф.
[19] говорили как об известном обольстителе, сумевшем внушить сильную любовь одной моей знатной соотечественнице.
Благоразумные женщины мало обращают внимания на мужчин, которые славятся своими успехами, или по крайней мере относятся к ним с известной осторожностью, что же касается женщин менее благоразумных и опирающихся на свои принципы, им, наоборот, доставляет удовольствие держать себя с подобными мужчинами вызывающе.
Я чистосердечно сознаюсь, что принадлежу к числу последних, и мне было неприятно, что меня застали врасплох и недостаточно тщательно одетой. Я опустила голову, решив не смотреть на вошедшего, но звук его голоса заставил меня изменить принятое решение, и я невольно подняла глаза, чтобы посмотреть на человека, обладавшего столь приятным голосом. Это, кажется, был единственный человек, которого мне пришлось услышать прежде, чем я посмотрела на него.
Шарлю было двадцать один или двадцать два года. Его лицо не отличалось безукоризненной правильностью черт, но было прелестно. Его взор, полный какой-то затаенной скорби, оставался меланхоличен, манеры были элегантны, без фатовства, разговор – остроумен, а суждения – независимы: никто, казалось, не мог лучше олицетворять собой идею романтического героя и храброго рыцаря. Поэтому его мать, маркиза де Суза, выводила его под различными именами в своих прелестных романах
[20].
Он провел с нами часть вечера, и мы засыпали его вопросами об этом удивительном походе, окончившемся в течение нескольких дней. Его ответы были необыкновенно тактичны, без малейшего хвастовства. Как истинный француз, он в полной мере обладал искусством вести разговор, незаметно переходя с предмета на предмет. К концу вечера я тоже увлеклась беседой. Заметив, что Шарль слушает меня с удовольствием, я была очень польщена.
Через два дня после приезда принц Мюрат предупредил меня о своем визите и вечером явился в сопровождении многочисленной свиты. Это был великий человек или, вернее, человек высокого роста
[21], с лицом хотя и красивым, но неприятным, лишенным благородства и выразительности. Своим величественным видом он напоминал актера, играющего роль короля. Искусственность его манер бросалась в глаза, и видно было, что в обыденной жизни он держит себя иначе. Выражался он недурно, так как очень тщательно следил за собой, но его гасконский акцент и некоторые солдатские выражения совершенно не вязались с титулом принца. Мюрат очень любил описывать свои военные успехи и на протяжении по крайней мере часа рассказывал нам о войне.
Взятие Любека было его любимой темой. Хоть это и был прекрасный военный подвиг, но все же неприятно было слушать рассказ о том, как кровь ручьями текла по улицам и лошади становились на дыбы перед грудами трупов. Столь красноречивое описание войны не могло действовать успокоительно на нас, женщин, так как те, кто были нам дороги, должны были скоро взяться за оружие.
Мюрат уже успел приобрести королевскую привычку: он не разговаривал, а говорил, будучи вполне уверен, что его слушают если и не с удовольствием, то по крайней мере с почтительным вниманием.
Наконец он встал, с важностью раскланялся и объявил, что вернется к себе в кабинет для изучения карты Польши и позиций русской армии.
Несколько дней спустя в королевском замке состоялся большой бал. Мюрат, горя желанием скорее показать себя, сказал князю Понятовскому, что много слышал о красоте полек и теперь сам хотел бы убедиться в этом; ввиду этого мой дядя и дал великолепный бал. Я была нездорова и не могла принять участия в бале, но мне тотчас же сообщили, что принц явился в полной парадной форме. Я видела потом его в этом немного театральном костюме, вполне соответствовавшем его «королевской крови». Во всем костюме самым замечательным был султан – трехцветный, развевавшийся всегда в самых опасных сражениях. Поляки, восхищенные подобной храбростью, с радостью заменили бы этот славный султан польской короной.
Мы так и не узнали, действительно ли Наполеон подал своему зятю подобную надежду, но, несомненно, у Мюрата зародилось это намерение, и он любил сравнивать себя с Яном Собеским. Это была одна из его любимейших тем, и он постоянно расспрашивал о подробностях возвышения этого короля-солдата
[22].
Вступление Наполеона
Триумвират – Приготовления – Тайный приезд императора – Официальный прием
Как только стало известно, что император прибыл в Познань, решили послать ему навстречу депутацию, но сделать это было не так-то легко. Все выдающиеся люди страны оставались в своих поместьях, выжидая исхода событий, а находившиеся под властью русского императора держались в стороне. Они хорошо помнили опыт прошлого и отлично знали, что даже небольшой неосторожный поступок может повлечь за собой конфискацию имущества.
Наконец из затруднительного положения вышли, послав навстречу победителю трех незначительных лиц. Наполеон своим орлиным взором сразу оценил эту депутацию и обратился к ним речью – пустой и банальной, в которой не было ничего, что могло бы поддержать надежды, возбужденные его прибытием.
