В это время ей было по меньшей мере шестьдесят лет, тем не менее находились льстецы, уверявшие ее, что она прелестна, поэтому она носила прически, украшенные цветами. Когда Талейран садился играть в карты или когда его не было дома, в салоне царила смертельная скука, подобную которой я редко где-либо еще испытывала. Большинство гостей, посещавших обычно этот дом, были люди умные, но принцесса присоединяла к своей глупости еще претензии на величие и стремление к поддержанию этикета, и это было уже окончательно невыносимо. Поэтому все, кто был независим и не имел с принцем никаких деловых сношений, посещали его лишь в том случае, если были уверены, что он дома один.
Почти каждую неделю общество Талейрана собиралось у моей тетки, где мне было не веселее. Она приглашала к себе по очереди то знатных соотечественников, то иностранцев. Ее дом был в Париже в большой моде. Трудно выразить, как неприятно я была поражена, когда увидела, что все развлечения в ее салоне сводились к игре в карты, причем игра велась на баснословно крупные суммы. Банк держали какие-то неизвестные люди, с которыми никто не заговаривал, а они раскладывали свои богатства, чтобы соблазнять посетителей. Казалось, к ним боялись прикоснуться, обращались с ними как с париями, не спуская подозрительных взглядов с их рук.
Во всем этом было что-то дьявольское, здесь царила исключительно любовь к наживе.
Все здесь мне было противно: и напряженные, угрюмые лица игроков, и застывшие позы, и банкометы, и тишина в салоне, где часто в одну ночь проигрывалось состояние целой семьи. Я не могла удержаться, чтобы не высказать своего удивления и, может быть, наивного негодования по поводу всего виденного мной, но тетка холодно ответила мне, что сразу видно, что я приехала издалека, что подобные развлечения приняты повсюду и что принц после тяжелых трудов развлекается у нее, так как высокое положение запрещает ему развлекаться у себя дома.
За этим противным зеленым столом я впервые встретила старую герцогиню де Люинь. Напоминая по внешности жандарма, одетая необычайно вульгарно, она играла с бешеной страстью, громко кричала, хохотала во все горло, возражала с необыкновенной грубостью – и все это приписывалось ее оригинальности, даже было принято восторгаться благородством, твердостью ее характера и стойкостью ее убеждений. Но что касается меня, я так и не смогла привыкнуть к ее мужской внешности и тону гвардейского солдата.
О мой милый салон принца де Линя, сколько раз я вспоминала здесь тебя! Там свет не заливал скромного маленького салона, незатейливый ужин не мог сравниться с роскошными, но скучными пирами этих сибаритов, а сколько остроумия, милой и простодушной веселости царило за скудной трапезой этого отшельника!
Празднества
Праздник в Нейи у принцессы Боргезе – Замок Шенбрунн – Волнение Марии Луизы – Бал у австрийского посланника
Принцесса Полина первой устроила праздник в честь новобрачных.
Был май. Нейи, где она жила, казалось, покрылся ковром из цветов, чтобы достойным образом принять всю эту блестящую толпу, собравшуюся для торжеств со всех концов земного шара.
Экипажи должны были останавливаться перед зрительной залой, устроенной как бы по мановению волшебного жезла. Легкие воздушные галереи, ступеньки из газона, украшенные цветочными гирляндами с порхающими по ним хорошенькими женщинами, звездное небо – вся эта фантастическая картина своей поэтичностью заставляла вспоминать сады Армиды.
Молодая императрица, вообще никогда ничем не восторгавшаяся, войдя в зал, где ее ждали собравшиеся, не могла удержаться от легкого восклицания, а император нежно поблагодарил сестру и выразил свое восхищение и удовольствие. Лучшие артисты Французского театра сыграли пьесу, которую никто не слушал, а знаменитейшие танцовщики исполнили балет, который никто не смотрел: казалось, нужны были золотые арфы и небесная музыка, чтобы обратить на себя внимание столь блестящего общества!
По окончании спектакля Полина взяла под руку свою невестку, и весь императорский кортеж в сопровождении приглашенных направился к бальной зале через парк, освещенный тысячами лампионов, скрытых в изгороди из цветов, аромат которых наполнял воздух.
Рассыпанные по всему парку оркестры, изображая горное эхо, один за другим исполняли прелестные пьесы, и их чудные мелодии производили необычайный эффект.
Пока мы шли по парку, восхитительные зрелища сменялись одно за другим. Перед нами открывался то изящный храм, где Амур, застигнутый грациями, пробуждался от сна, то суровое убежище отшельника, где вернувшиеся из Палестины пилигримы просили приюта. Отшельник открывал маленькую решетчатую дверцу сельской часовни, и начиналось пение.
Все самые талантливые артисты принимали участие в этом празднестве: роли граций исполнялись оперными артистками, а пилигримов – учениками консерватории. И пение, и танцы восхваляли добродетели государыни и выражали радость по поводу ее приезда. Амур поднес ей венок из роз, похищенный у граций, а трубадуры исполнили романсы, полные всевозможных пожеланий и похвал.
Незаметно дорожка сузилась, в густом кустарнике наступила темнота, чарующие мелодии замерли, и волшебница, создавшая все эти чудеса, сильно раздосадованная, заявила, что заблудилась и принуждена вести нас узкими тропинками.
Мы прошли через висячий мост, под которым вода падала каскадом и была так освещена, что казалась огненной. Среди общего молчания слышен был только голос императора, который, поверив в то, что сестра заблудилась, начал жаловаться на темноту. Вдруг, свернув с узкой тропинки, мы совершенно неожиданно очутились на лужайке, залитой таким ярким светом, что, казалось, он исходит от солнца. В конце лужайки возвышался Шенбруннский замок с его обширным двором, фонтанами и портиками: здесь все было полно кипучей жизнью и движением – мчавшиеся экипажи, толпы гуляющих, скромные молочницы в традиционных чепчиках, торопливо снующие лакеи в придворных ливреях, группы тирольцев, которые, танцуя свой национальный вальс, распевали песенки под звуки рожков.
Обширный замок был воспроизведен с таким необычайным искусством, а эффекты света и тени расположены так умело, что всё это невольно вводило в заблуждение, производило впечатление чего-то чарующего, волшебного и если кто, как я, хорошо знал Шенбрунн, он без колебания мог вообразить себя стоящим перед императорской резиденцией.
Потом придворные уверяли, что при виде своего родного замка императрица залилась слезами. Было бы так естественно, если бы воспоминания детства вызвали у нее слезы, но на самом деле ничего подобного не произошло, и я утверждаю, что если даже она и была растрогана, то это чувство улетучилось так быстро, что я не заметила ни малейших следов волнения на холодном и неподвижном лице; что же касается императора, то он несколько раз благодарил сестру за ее заботы о празднике, самом удачном из всех, которые были даны в честь Марии Луизы.
Князь Шварценберг, австрийский посланник, согласился уступить первенство только невестке молодой императрицы и вслед за праздником в Нейи дал бал, закончившийся ужасной катастрофой и сделавшийся поэтому историческим.
