Помещение посольства было недостаточно вместительно для двух тысяч приглашенных, и поэтому среди сада построили огромную бальную залу, сообщавшуюся с главными апартаментами изящной галереей. И зала, и галерея были построены из досок и покрыты просмоленным холстом, а внутри красиво задрапированы розовым атласом и серебряным газом.
В тот момент, когда начался пожар, я была в галерее, и весьма возможно, что своим спасением обязана случаю, который вначале меня очень рассердил.
На мне было тюлевое гладкое платье, украшенное на подоле букетом белой сирени, соединявшимся с поясом цепью скрепленных между собой бриллиантовых лир. Во время танцев эта цепь расстегивалась, и поэтому графиня Бриньоль, сопровождавшая меня на бал, зная, что я должна сейчас вальсировать с вице-королем, увела меня в галерею, чтобы помочь снять злополучную цепь. В то время как она любезно помогала мне снять цепь, я одной из первых заметила легкий дымок от загоревшейся кисейной драпировки над зажженным канделябром и поспешила указать на грозившую опасность окружавшим меня молодым людям.
Один из них вскочил на скамейку и, желая предупредить несчастье, сильно рванул драпировку, которая, быстро опустившись на люстру, вспыхнула, и пламя тотчас же перекинулось на просмоленный холст, заменявший потолок. К счастью, госпожа де Бриньоль не растерялась и, схватив меня за руку, кинулась через залы вниз по лестнице и перевела дух только тогда, когда, пробежав через улицу, достигла дома госпожи Реньо, находившегося против посольства. Обессилев, она упала в кресло и молча указала мне на балкон, чтобы я посмотрела, что происходит напротив. Я совсем не понимала причины ее внезапного страха и охотно продолжала бы танцевать: настолько мне казалось невозможным какое бы то ни было серьезное несчастье там, где находился император.
Вскоре клубы дыма заволокли бальную залу и галерею, которую мы только что покинули. Музыки уже не было слышно, торжество праздника внезапно сменилось ужасным хаосом криков и стонов. Ветер доносил до нас отдельные слова и вопли отчаяния – все кричали, звали, искали друг друга, желая убедиться в том, что близкие спаслись, избежав опасности.
В числе прочих жертв оказалась княгиня Шварценберг, невестка посланника, которая, не видя около себя дочери, бросилась в пламя и была придавлена обрушившейся на нее люстрой, а в это время – увы – ее дочь, избежав опасности, кричала и звала ее.
Княгиню фон дер Лейен постигла та же участь, но она прожила еще несколько дней. Ее дочь была обручена с каким-то германским князем, и княгиня имела мужество потребовать, чтобы брак совершили у ее печального ложа
[35].
Погибло много людей, имен которых никто не знал, так как большинство из них были иностранцами или провинциалами, заплатившими жизнью за минутное удовольствие. Мошенники же, воспользовавшись всеобщим замешательством, перелезли через стену, отделявшую сад от улицы, и спокойно срывали с женщин их драгоценности.
Через несколько минут после начала пожара гостиная госпожи Реньо де Сен-Жан д’Анжели наполнилась ранеными. Странный и в то же время страшный вид имели эти стонущие дамы в цветах и бальных платьях. Большую часть ночи мы провели, утешая раненых и ухаживая за ними, как умели. На рассвете мы собрались домой, но оказалось, что наши слуги и экипажи исчезли, и те, кто мог ходить, вынуждены были отправиться пешком в бальных туалетах и атласных туфлях. Так как было раннее утро, улицы были полны огородниками с тележками; они, вероятно, приняли нас за сумасшедших и осыпали грубыми насмешками.
Как ни легкомысленны парижане, катастрофа произвела на них сильное и глубокое впечатление, дав повод для многочисленных пересудов. Многие приписывали пожар политическим козням. Последние, особенно усердные приближенные, уговаривали императора удалиться, пока толпа не запрудила все выходы, стараясь при этом заронить в нем гнусные подозрения, но Наполеон, всегда спокойный в опасности, не обратил никакого внимания на эти пошлые инсинуации. Проводив императрицу до экипажа, он вернулся в посольство и сказал князю Шварценбергу, что пришел помогать тушить пожар.
Эти слова произвели громадный эффект. Австрийцы, полные восхищения и признательности, во главе со своим послом окружили императора, и эта живая стена сердец, прежде настроенных враждебно, представляла собой в тот момент не менее крепкий и падежный оплот, чем отряд его Старой гвардии.
Салоны
У Денона – Нога мумии – Салон виконтессы де Лаваль – Обед у Талейрана – Герцог де Лаваль – Петрарка и Лаура – Даву в Савинъи – Куропатки маршала – Граф де Ф. – Завтрак у госпожи де Суза – Лабедуайер – Герцогиня Курляндская – Талейран и его сераль
Однажды пустившись в свет, я была всецело поглощена светскими удовольствиями и лишь по утрам находила иногда свободную минуту, чтобы посетить музеи и ателье художников. В это время я познакомилась с господином Деноном, который обладал большим вкусом, был всегда очаровательно весел и необычайно услужлив. Он вызвался сопровождать меня в Лувр, где в то время находились захваченные французами в Италии знаменитые художественные произведения.
Спустя несколько дней любезный директор пригласил меня к себе завтракать, чтобы показать свой собственный музей, состоявший из массы драгоценных вещей, собранных им в разных странах, и в особенности в Египте. Он обратил мое внимание на маленькую, хорошо сохранившуюся ножку мумии – такую изящную, грациозную, что невольно являлась соблазнительная мысль похитить ее и сделать из нее пресс-папье.
– Посмотрите, – сказал господин Денон, – вот чудо-то! А знаете, судя по всему, она принадлежала кому-нибудь, происходившему по прямой линии от фараонов.
– Кто знает? – ответила я. – Возможно, это ножка одной из жен Сезостриса.
– Пусть будет жены Сезостриса, – согласился он, – но в таком случае это была его самая любимая жена, которую он оплакивал всю жизнь.
Тетка познакомила меня со своими друзьями, которые почти все жили в Сен-Жерменском предместье и, следовательно, принадлежали к оппозиции. Там всё порицали, много вздыхали о прошлом и почти совсем не веселились. Это общество мне не особенно понравилось. Единственным приятным домом, куда меня ввела тетка, был салон виконтессы де Лаваль. Эта умная женщина умела во всем находить только хорошие стороны. Она гордилась, если можно так выразиться, своей бедностью, никогда не завидуя тем, кто, наоборот, разбогател: надо же утешаться хотя бы богатством, если ты не принадлежишь к роду Монморанси. И это было все!
В маленьком салоне виконтессы собиралось избранное общество, молодежь всех партий стремилась быть сюда принятой, так как бывать здесь считалось признаком хорошего вкуса. Прислуга состояла из лакея и негритянки, готовившей чай и представлявшей собой нечто среднее между служанкой и доверенным лицом.
На этих чрезвычайно скромных собраниях мне посчастливилось увидеть всех, кто был тогда популярен в Париже. Талейран и герцогиня Курляндская принадлежали к числу наиболее частых посетителей виконтессы, но госпожа Талейран не бывала у нее – и здесь виконтесса оставалась верна себе. Беседы на этих собраниях велись вполне непринужденно, так как политика и партийный дух были отсюда совершенно изгнаны. Госпожа де Лаваль с необычайной ловкостью начинала какой-нибудь интересный разговор, а когда видела, что беседа принимает оживленный характер, спокойно погружалась в свое вязанье из толстой шерсти, и только особенно интересная тема заставляла ее принять участие в беседе. В таких случаях все молчали, а она говорила, и так красиво, остроумно и оригинально, что все слушали как зачарованные.
