Таким образом мы объехали в течение получаса весь парк, причем лошади все время бежали крупной рысью. Когда на поворотах дороги бег лошадей замедлялся, я замечала, как несколько лиц по знаку императора бросали в его коляску прошения.
Эти прогулки были одной из тех фантазий императора, в которой он находил немалое удовольствие; разумеется, никто не осмеливался ничего возразить против этого обычая. Когда коляска императора остановилась, оказалось, что передняя скамейка завалена прошениями. Дежурный камергер передал их государственному секретарю, и потом я узнала, что каждое утро Наполеону прочитывали поданные накануне прошения и он тут же сам диктовал на них резолюции.
Когда мы возвратились с прогулки, стол был уже накрыт. Император сделал знак Марии Луизе, и она, взяв под руку дядю, пошла в столовую. Наполеон последовал за ними, затем вошли мы, за исключением дежурной статс-дамы и герцогини Монтебелло, которые, к моему удивлению, прошли в соседнюю залу, где был накрыт стол на тридцать кувертов для дежурных придворных дам и чинов двора под председательством маршала Дюрока.
Следуя за их величествами, я заметила маршала Даву, стоявшего на дежурстве в качестве начальника Императорской гвардии. Признаюсь, я не без удовольствия рассеянно кивнула ему, проходя мимо, и тем отплатила ему и его жене за надменный тон во время их пребывания в Польше.
Императорский стол имел форму удлиненного четырехугольника. Императрица и ее дядя молча сидели с одной стороны стола, Наполеон – против них, а по сторонам его стояли два пустых прибора. Принцесса Боргезе и я занимали третью сторону стола, а Монталиве поместился напротив нас.
Император обыкновенно оставлял обедать того министра, с которым занимался утром, и продолжал с ним разговор о вещах хоть и не столь важных, но все же имеющих отношение к утренним занятиям.
Стоял конец июля. Окна были открыты, и лучи солнца пробивались сквозь листву деревьев, но, несмотря на это, все канделябры были зажжены. Двойной свет производил чрезвычайно неприятное впечатление, но мне потом говорили, что император иначе не обедает. За его стулом стоял паж с салфеткой в руке, который каждый раз, когда подносилось какое-либо блюдо, протягивал руку, чтобы передать его императору, но тот, не дожидаясь, сам брал его у лакея.
Казалось, нам прислуживали сильфы
[38]: так быстро и неслышно двигались лакеи. Наполеон ел мало и очень быстро, его любимые блюда были самые простые. Среди обеда императору подали на мелкой тарелке артишоки a la poivrade
[39], которых не было в общем меню. Он засмеялся и предложил нам разделить с ним это скромное блюдо, причем очень его расхваливал. Разумеется, оно никого не соблазнило, и Наполеон, поставив перед собой тарелку, съел всё сам.
Что касается императрицы, то она, наоборот, уделяла очень много внимания подаваемым кушаньям, причем ни от одного из них не отказывалась и, по-видимому, была очень недовольна быстротой, с какой одно блюдо следовало за другим.
В конце обеда император прервал молчание и, обращаясь к Монталиве, спросил о ходе работ по реставрации Версальского дворца.
– Я хочу, – сказал он, – забавлять парижан, как в былое время. Пусть фонтаны бьют каждое воскресенье, но, неужели, правда, что при Людовике XVI это удовольствие каждый раз стоило сто тысяч франков? – И получив от министра утвердительный ответ, воскликнул: – Оказывается, любоваться каскадами стоит слишком дорого. Ну а если я откажу парижским зевакам в удовольствии, которое они любят больше всего, разве они поймут, что я хочу употребить такую огромную сумму на более полезное дело?
Продолжая разговор о громадных садах королевской резиденции, Наполеон стал вспоминать Ленотра, их устроителя. По странной случайности Монталиве тоже забыл его, и они тщетно ломали голову, стараясь вспомнить знаменитое имя.
Я осмелилась и шепнула это имя на ухо принцессе Боргезе, и она его громко произнесла.
– А! – воскликнул Наполеон. – Но ведь это не вы вспомнили. Я готов спорить, что вы даже не знаете, существовал ли Ленотр вообще когда-либо на свете: ведь он умер до вашего рождения! – И он бросил на меня явно восхищенный взгляд.
Обед подходил к концу, когда дежурный камергер доложил императору, что итальянский вице-король ждет его в саду. Наполеон быстро встал из-за стола, не дав Марии Луизе доесть мороженое. Это так ее раздосадовало, что она не удержалась и пожаловалась дяде.
После обеда мы вернулись в гостиную, куда уже прошли обе дежурные придворные дамы. Все окна, выходившие на главную аллею парка, были раскрыты.
Принц Евгений в сильном волнении прохаживался по аллее. Заметив Наполеона, он сразу же пошел ему навстречу. Разговор велся очень оживленно и, по-видимому, касался важных предметов. Император жестикулировал как настоящий корсиканец, а принц старался его успокоить, но все же было заметно, что император чем-то недоволен. Голоса собеседников долетали до нас, но слова относил ветер.
Между тем в гостиной Монталиве старался занять нас банальными разговорами, чтобы не создавалось впечатления, будто мы прислушиваемся к разговору в саду. Императрица не проронила ни слова. Сидя возле своего дяди, который, подобно ей, невозмутимо молчал, она рассеянно смотрела в окно, ничуть не беспокоясь о том, что происходит в саду, где беседа принимала все более и более возбужденный характер.
Так как рано или поздно все делается известным, а особенно при дворе, где всегда настороже столько глаз и ушей, то и мы скоро узнали, что послужило предметом этого бурного разговора. Вице-король по поручению своего зятя, голландского короля, привез Наполеону его отказ от престола и, исполнив это щекотливое поручение, вынужден был оправдывать его перед императором.
Наконец Наполеон вернулся в гостиную со строгим, но спокойным лицом. Он сразу подошел к Монталиве и сказал ему, что завтра в пять часов утра отправится в Малый Трианон (предназначенный для молодой государыни). Мария Луиза стала настойчиво просить, чтобы и ей разрешили участвовать в этой поездке, обещая не заставлять себя ждать и быть готовой к назначенному часу. Император в очень мягкой форме отказал ей под предлогом, что в ее положении необходимо избегать переутомления, причем спросил мнение герцогини Монтебелло, и та подтвердила его слова. Но Мария Луиза, как настоящее избалованное дитя, не успокоилась, а продолжала настаивать, уверяя, что доктор велел ей гулять, и, в надежде добиться своего, стала ласкаться к мужу, положив ему руку на плечо. Эта фамильярность при посторонних, видимо, не понравилась Наполеону; он тихо снял с плеча руку своей молодой жены, но все же нежно пожал ее.
Затем император подошел ко мне и, отведя к амбразуре окна, спросил, какие известия я получила из Польши и правда ли, что император Александр угрожает конфискацией имущества тем из своих подданных, кто не вернется в Россию.
Получив утром письмо от свекра, я могла подтвердить факт, в котором император, по-видимому, сомневался, причем сказала, что мне необходимо поторопиться с отъездом.
