Среди последних я упомяну герцога де Брольи, еще молодого человека, обладавшего странной привычкой рассматривать в лорнет свои ноги. Он проявлял замечательные способности и соединял солидное образование с благородным характером. Упомяну еще господина де Бреванна, человека необыкновенного ума и здравого смысла – качеств, редко встречающихся вместе. Он страдал аневризмой: состояние его здоровья часто делало его печальным и задумчивым, но лишь только болезнь отступала, его остроумные выходки тотчас оживляли общество. Я не встречала другого такого спокойного, любезного и в то же время остроумного человека.
При посольстве состояли еще господин де Пана – чересчур занятый своей маленькой особой, но не лишенный способностей и ловкости, и, наконец, добрый и достойный уважения господин де Рюминьи, приятные воспоминания о котором останутся в памяти у всех его знавших. Впоследствии, сделавшись послом в Швейцарии, он оказывал покровительство всем несчастным полякам.
Отделка апартаментов во дворце Брюля, отведенных послу, не была еще закончена, и господин де Прадт, не желая оставаться в отеле, не знал, где ему разместиться. Снимать временное помещение архиепископу не хотелось. Будучи очень экономным, он был весьма не прочь прикопить что-либо сверх двухсот тысяч франков, ассигнованных ему императором в качестве издержек на представительство. Видя, что посол весь погружен в эти мелочные расчеты, в то время как события разворачиваются все шире и шире и требуют всего его внимания, мой свекор предложил ему занять апартаменты, в которых жил принц Мюрат.
Господин де Прадт не заставил себя долго упрашивать и переехал к нам. Благодаря этому мы познакомились с массой мелочей его жизни и смогли составить представление о нем.
Польская армия, уже совершенно подготовленная, получила приказ отправляться в путь, имея в своих рядах блестящую молодежь, причем здесь были представлены все знатные польские фамилии. Мы были убеждены в успехе предприятия, но знали также, что армия, предводимая отважным полководцем, идет прямо в пасть страшной опасности.
Между тем все меры были приняты, и император выразил желание, чтобы властью председателя сейма был облечен старый князь Чарторижский, отец князя Адама.
Министр внутренних дел Матушевич, всем обязанный старому князю, человек замечательного ума, отправился в Пулавы уговорить своего покровителя не отказываться и принять этот важный пост. Предполагали, что подпись на союзном акте чтимого всеми старца должна произвести необычайное впечатление. Общественное положение, огромное состояние и преклонный возраст делали из старого князя патриарха. Те, кто знал подноготную мыслей императора, утверждали, что Наполеон придает этому выбору столь важное значение потому, что имеет целью противопоставить имя отца имени сына.
Связанный искренней дружбой с царем, находясь под влиянием обещаний, казавшихся тогда вполне реальными, князь Адам ожидал от Александра I восстановления Польши, мы же предполагали достигнуть того же лишь благодаря победоносным войскам французского императора.
Лелея эту несбыточную мечту – единственную страсть всей своей благородной жизни, – Адам Чарторижский оставался верен государю и в демонстрациях Наполеона видел лишь средство достижения его честолюбивых планов. Я никогда не забуду, как однажды после долгого обсуждения этих двух мнений, из которых одно уже успело сделаться для него убеждением, а другое поселило во мне надежду, имеющую в своей основе общую пользу, он воскликнул с благородным воодушевлением: «Если будущее докажет, что мое недоверие несправедливо, я сам безропотно осужу себя на изгнание из отечества, существование которого зависит от великодушия победителя; я воздвигну ему алтарь даже в пустыне, изгнанный им туда в наказание за то, что поверил обещаниям Александра».
Старый князь не разделял взглядов сына или, лучше сказать, вовсе не имел никакого взгляда и, вследствие преклонного возраста и ослабления способностей, уступил наконец настояниям Матушевича, прибыл в Варшаву и занял предложенный ему высокий пост. Вскоре была совершена непростительная неосторожность: никто не удержал старого князя и он явился на заседание сената в мундире австрийского фельдмаршала, который носил обыкновенно. Вид иностранного мундира в собрании польских патриотов произвел на представителей страны неприятное впечатление. Австрийский мундир уничтожил обаяние седин и знатного имени князя, напомнив полякам обиды, причиненные родине Австрией во время первого раздела и при Марии-Терезии, когда страна была разгромлена с необычайной жестокостью.
К несчастью, эта ошибка оказалась не единственной, которую допустил почтенный старец. Произнося речь в день открытия сейма (26 июня 1812 года), он придал ей оттенок старомодного рыцарства, что не соответствовало ни месту, ни обстоятельствам.
Начав красноречивым призывом к благороднейшим чувствам поляков, к их героическому самоотвержению и беззаветным жертвам, он обратился к дамам, заполнявшим трибуны, призывая жен, матерей и сестер к патриотическим выступлениям.
Старая княгиня с дочерьми тоже присутствовала в зале, и на речь князя они отвечали восклицаниями и клятвами, вызвавшими лишь смех. Вслед за тем на головы присутствующих посыпались заранее приготовленные кокарды национальных цветов. Несколько этих кокард господин де Прадт послал с курьером в Главную квартиру, чтобы известить императора о впечатлении, которое произвело открытие сейма.
Вышеописанная сцена отдавала театральщиной, а проявления «женского патриотизма» в зале заседаний сейма, где должны были обсуждаться важнейшие вопросы, не могли не показаться неуместными и произвели на благоразумную часть присутствующих гнетущее впечатление. Своим престижем и восьмьюдесятью годами князь мог бы произвести огромное впечатление, если бы, в соответствии с обстоятельствами, призвал поляков к оружию и указал им новый, открывающийся перед ними путь без ненужных экзальтаций и шумных демонстраций. Ничто так не способно взволновать, как возвышенные и глубокие чувства, высказанные простыми словами.
Ответ посла на речь председателя прозвучал так дипломатично и неопределенно, что нуждался в объяснении, и, как всегда происходит в подобных случаях, каждый объяснил его по-своему, но при этом все поняли одно – император не хотел давать никаких обещаний.
Де Прадт (1812)
Смоленск – Смерть графа Грабовского – Собрания во французском посольстве – Вестфальский король в Варшаве – Графиня Валевская у Прадта – Обед в деревне – Комары – Экспромт господина де Бреванна – Французы – Подарок посланника
Наполеон достиг Вильны, не встретив на своем пути ни малейшего сопротивления, и по одному этому можно было понять, что неприятель хочет заманить его в самое сердце России.
Он остановился на несколько дней в столице Литвы и организовал здесь временное правление, подобное тому, которое уже существовало в Великом герцогстве Варшавском. Во главе этого правления был поставлен Биньон. Из Вильно Наполеон двинулся на Смоленск, разбив на эшелоны свои огромные войска.
После каждого перехода какой-либо реки к Прадту являлся курьер, который потом отвозил в Париж бюллетень для «Монитора». От него мы узнавали новости, принимавшиеся населением с восторгом: город устраивал по собственному почину иллюминации, и толпы людей сбегались, чтобы узнать подробности, которые живо интересовали всех, кто имел в армии родственников и друзей.
