Узнав об этом, генерал Костюшко счел своим долгом обратиться к русскому императору со следующим письмом:
«Государь! Если я из своего скромного убежища осмеливаюсь обратиться к великому монарху, объявившему себя покровителем человечества, то только потому, что мне хорошо известно его великодушие. Я начинаю с прошения у Вашего Величества трех милостей. Во-первых, даровать полякам общую амнистию без всяких ограничений и признать свободу за теми крестьянами, которые рассеяны в иностранных армиях, как только они возвратятся на родину. Во-вторых, провозгласить Ваше Величество королем польским, ввести конституцию, аналогичную той, которая существует в Англии, и учредить на казенный счет школы для образования крестьян. В-третьих, уничтожить крепостную зависимость крестьян в течение десяти лет и предоставить им права собственности на землю, которой они пользуются.
Если мои мольбы будут услышаны, я приду сам, несмотря на свою болезнь, с благодарностью броситься к ногам Вашего Величества и воздать почтение и преданность моему государю.
Если мои слабые способности могут еще принести некоторую пользу, я тотчас же отправлюсь к своим соотечественникам, дабы верно служить отечеству и моему государю.
Костюшко, Бервиль, 9 апреля 1814».
Александр ответил на это письмо 3 мая. Очень искусный в деле политического кокетства, он намеренно выбрал для ответа день, особый для поляков по воспоминаниям, дабы придать еще больше блеска своим обещаниям и овладеть личным расположением Костюшко. Вот его ответ:
«С чувством большого удовольствия отвечаю, генерал, на ваше письмо. Ваши самые заветные желания исполнены. С помощью Всемогущего я надеюсь восстановить храбрую и почтенную нацию, к которой вы принадлежите. Я дал в этом торжественное обязательство, и благосостояние вашей родины всегда занимало мои мысли: только одни политические обстоятельства препятствовали исполнению моих намерений. Этих препятствий более не существует: они устранены двумя годами страшной и славной борьбы. Еще немного времени, и поляки получат обратно свою родину, свое имя, а я буду иметь счастье доказать им, что тот, кого они считали своим врагом, предав забвению прошлое, теперь осуществит их желания. Как бы я был рад иметь вас, генерал, своим помощником. Ваше имя, характер, способности были бы моей лучшей поддержкой.
Примите, генерал, уверение в моем к вам уважении.
Александр».
Вышеприведенные слова не допускали сомнения в намерениях того, кто их написал и подписал. Очарованный и увлеченный Костюшко отправился в Париж с предложением своих услуг императору, который из особого уважения к защитнику всех свобод (Костюшко принимал участие в войне за освобождение Америки) приказал поставить почетный караул перед отелем, где жил генерал.
Хорошо понимая впечатление, которое произведет в Польше это высокочтимое имя, Александр с готовностью принял великодушное предложение благородного патриота, открыл ему свои планы и пригласил ехать с собой на Венский конгресс, где должна была окончательно решиться наша судьба.
Но, убедившись вскоре, что намерения императора Александра не соответствовали или не могли соответствовать его пылким патриотическим мечтам, Костюшко устранился и не захотел связать свое имя с теми призрачными обещаниями, которыми государь не переставал нас осыпать. С горечью в сердце он возвратился в Швейцарию, где спустя несколько лет умер на руках верных друзей, оставив после себя имя, вокруг которого никогда не исчезнет ореол любви и почтения.
Поляки добились у императора позволения перевезти останки Костюшко на родину, которую он нежно любил и защищал с таким жаром. Прах был погребен в Краковском соборе, рядом с могилой Понятовского.
Чтобы увековечить драгоценную память об этом патриоте, решено было в его честь воздвигнуть памятник-курган, который постоянно напоминал бы грядущим поколениям о заслугах и самоотвержении народного героя. Для устройства памятника потребовались десять лет и огромные суммы денег. В подписке на памятник приняли участие все классы общества, и Александр первым подписался на листе пожертвований, внеся тем самым свою лепту. Не лишенный величия души, Александр обладал качеством, редко встречающимся у государей: он понимал возвышенные чувства и они не вызывали у него подозрений.
Как только судьба нашей страны решилась на Венском конгрессе, император Александр принял титул короля Польского. Желая придать правительству национальный характер, он назначил совет, в котором принимали участие трое самых безупречных его члена: князь Чарторижский (Адам), граф Вавржецкий и князь Любецкий, а в качестве председателя был назначен русский сенатор Ланской.
Новосильцев также принимал участие в этом совете. Природа не была щедра к этому человеку и, одарив его отталкивающей наружностью, как бы желала предупредить тех, кого могли ввести в заблуждение его хитрость и двуличность. Он был кос, но косил особенным образом: в то время как один его глаз льстил, другой старался прочитать в душе собеседника самые сокровенные мысли. Мне его представил князь Чарторижский, и в первое время его пребывания в Варшаве Новосильцев часто бывал у меня, желая, по-видимому, узнать, о чем думали и говорили собиравшееся у меня гости.
Признаюсь, в продолжение нескольких месяцев я находилась под его чарующим влиянием и верила, что он предан нашим интересам. И более опытные люди попались на эту удочку и не так скоро раскусили его. Побочный сын графа Строганова Новосильцев получил воспитание за границей на средства этого вельможи. Пребывание в Англии придало ему вид настоящего джентльмена.
Его отвратительное влияние продолжалось в Польше двадцать лет. Гнусный и корыстолюбивый доносчик, он постоянно изобретал заговоры, чтобы держать правительство в тревоге, и, компрометируя молодых студентов, заставлял несчастных матерей выкупать жизнь и свободу детей за свои жалкие сбережения.
Устроившись в Варшаве, Ланской вызвал сюда своих жену и детей, которые были, увы, уродливы, как патагонцы. Несмотря на монгольский тип – выдающиеся скулы и маленькие китайские глазки, – лицо Ланского излучало приветливость честного человека, и он принадлежал к небольшому числу русских, которые по справедливости считались вполне достойными людьми. Тем не менее его внешность была настолько грубой, что от самой его кожи, казалось, исходил медвежий запах.
Я вспоминаю теперь, как однажды, собираясь с визитом к госпоже Ланской, я была предупреждена, что Ланской, как настоящий сатрап, позволяет себе входить в салон с трубкой в зубах, рассчитывая на снисхождение находящихся там дам, и, во избежание этого, явившись туда, сразу напустила на себя чопорный тон. Комната, в которой находилась госпожа Ланская, была пропитана таким сильным запахом табака, что не оставалось ни малейшего сомнения в привычках Ланского.
Лакей поспешил доложить о моем приезде, и хозяин успел скрыться. Я застала в гостиной много народа, а также Новосильцева, у которого стала допытываться с несколько преувеличенной настойчивостью о причине отвратительного запаха, которым пропиталась вся гостиная. Я настаивала на внимательном осмотре каминных труб, причем высказала предположение, что запах мог проникнуть к ним из солдатской караульни, находящейся во дворе дворца Брюля, занимаемого президентом.
