– Он все еще в Риме. Говорят, Фарнезе поселил его над своими покоями и хочет сделать кардиналом.
– Он должен отказаться, – говорит Барнс.
– Кто-нибудь отказывался стать кардиналом?
Барнс говорит:
– Я думал, вы найдете способ разделаться с ним несколько недель назад, когда он был в Сиене. Если Томас Мор сумел дотянуться до Тиндейла из могилы, вам с вашей решительностью и быстротой не составит труда убить Реджинальда.
Он говорит:
– Мне есть чем заняться, отец Барнс, кроме того, как замышлять убийства. И сердце Реджинальда не всегда было изъязвлено.
Стоит ему распутать заговор этих людей – привычной рукой, намеренно глядя в другую сторону, – как они снова все запутывают, свистом и криками привлекая его внимание. Маргарет Поль, мать изменника, сейчас в своем замке в Уорблингтоне – слишком близко к побережью, и его это тревожит. Он воображает ее в башне, она зеркалом сигналит кораблям, которые пристают и высаживают на берег вражеское войско. Если потребовался один убийца, чтобы застрелить члена парламента, то и для короля одного хватит. Его сердце разорвется так же, как сердце простого человека. Место, где убили Пакингтона, в пяти минутах от дома Маргарет Поль; вполне возможно, что там и спрятали убийцу.
Барнс говорит:
– Я слышал, на встрече с делегатами Паломников Генрих держался смело, но в глубине души до смерти перепуган.
На самом деле он сделал все, чтобы Генрих не извинялся перед посланцами, которые прибыли в Виндзор и с охранными грамотами поедут назад. Король заявил, что, вопреки их утверждениям, ныне среди его советников столько же знатных вельмож, сколько было в начале правления, и предложил перечислить их – графа за графом, барона за бароном, северяне сами могли посчитать. Едва ли из этого выйдет толк, подумал он, однако по желанию короля удалился, оставив государя расточать обаяние.
Он говорит Барнсу:
– Король верит, что подданные его любят. Благородное сердце мешает ему вообразить, что они замышляют измену.
– А вы пытаетесь его переубедить?
– Только глупец видит заговоры там, где их нет. Любое преступление может быть непреднамеренным, совершенным под влиянием ярости или неумеренной выпивки. Но восстания так не делаются. Никто не станет замышлять мятеж в одиночку. Для этого нужен предварительный сговор. Сама природа мятежа требует тайного умысла.
– В таком случае Генриху следует прислушаться к тому, что подсказывает ему сердце, – говорит Барнс. – Если, конечно, вы не подтолкнете его в объятия наших немецких друзей. Или швейцарских пасторов. Томас, все их усилия впустую. Они устали от бесконечных разговоров. Объединение возможно, если мы придем к согласию относительно доктрины. Но без протянутой руки помощи Англия обречена.
Вообразите Альбион – одинокий корабль в океане, ноги его матросов вечно в воде. Ветер дует в лицо, бушует шторм, устья портов перегорожены цепями. Невежественные северяне называют Генриха Кротом, королем прошлого и грядущего. Ему тысяча лет, он грубый и чешуйчатый, холодный, как морское чудище. Подданные изгоняют его, и он тонет в своих приливных волнах. Когда думаешь о нем, страх отзывается в утробе, это старый страх, сродни боязни драконов, страх, идущий из детства. Он обращается к Авери:
– Вы не могли бы нас оставить? Это ради…
– Моей безопасности, я понимаю, – кивает Авери и закрывает за собой дверь.
– Славный молодой человек, – говорит он Барнсу. – Я доверил бы ему жизнь, но некоторых вещей ему лучше не слышать.
– О нашем внушающем трепет и ужас государе? – спрашивает Барнс. – Он внушает вам ужас? Мне внушает. Когда я думаю, сколь многого он не делает и сколь многое мог бы сделать. Когда думаю о его медлительности, которая нас губит.
– А я думаю, что сумел продвинуться. Когда я только начинал служить ему, он называл наших друзей из Цюриха богохульниками, которые едят колбасы в пост. Лютера считал сыном демона, у которого изо рта идет пена, когда служат мессу. Но не следует забывать, что короля учили почитать священников и просить прощения за все. Вы можете прогнать духовников и сказать ему, что он оправдан, все равно он будет держать священника в голове.
– Должно быть, он на вас злится, – говорит Барнс без обиняков.
– Злится, хотя пытается это скрыть. Его раздражает, что ему приходится защищать меня за мою подлую кровь. Но он не отдаст меня им. Тогда получится, что мятежники диктуют ему, как поступать.
– Слабая защита. Думать, что вы сохраняете положение благодаря им.
– Другой у меня нет, Роб. – Он встает, потягивается. – А теперь я должен зайти к Правдивому Тому.
– К этому блуднику, – говорит Барнс. – Я слышал, он предлагает непомерные суммы тюремщикам, чтобы отвели его к Маргарет Дуглас и оставили на час. Но те только смеются над ним. Они не доверяют его деньгам.
– Мне следовало бы упрятать под замок себя, – говорит он. – Может быть, наберусь ума-разума.
– Не говорите так. – Барнс касается своего распятия. – Благословить вас?
– Стоит ли утруждаться?
Он хохочет: ему легко без кольчуги, без железных ячеек, под рубахой только кинжал. Он поместил Маргарет Дуглас в Сионскую обитель под надзор аббатисы. Вероятно, ее любовник об этом не ведает.
Старый приятель Мартин ждет, чтобы отвести его к заключенному.
– Лорд Томас считает себя поэтом, Мартин. Что скажешь?
– У него нет и одной десятой Уайеттова остроумия. И усердия.
– Ты заводишь знакомства среди знатнейших вельмож королевства.
– Среди которых я числю и вас, – почтительно говорит Мартин. – Хотя надеюсь, пройдет много дней, прежде чем я увижу вас здесь.
– Почему бы не надеяться, что этого не случится никогда? – спрашивает Авери.
Мартин обескуражен:
– Я не имел в виду ничего дурного. Я благодарен его милости.
Томас Авери передает тюремщику монеты для крестной дочери лорда Кромвеля.
Правдивый Том, с трехдневной щетиной, не готов принимать гостей и не знает, плюнуть в него или облобызать ему колени. Ему доводилось смущать и более достойных людей.
– Садитесь, – говорит он. Авери заглядывает в папку и передает ему листок бумаги. – От леди Маргарет. Прочесть?
Пусть разлучила нас судьба,
Но в сердце образ твой живет.
Назло врагу моя любовь
Во мне вовеки не умрет.
Правдивый Том бросается к нему. Он выпрямляется и отталкивает его.
– Отдайте! – Том снова на ногах.
Схватив его за грудки, он пихает его обратно на табурет.
Так покорись им —
И тогда пойдем по жизни не скорбя.
И сердце бедное мое
Не разорвется без тебя.
Он возвращает листок Авери:
