Генрих говорит:
– Будь с нами кардинал… – И прикусывает язык.
Он, Томас Кромвель, не поднимает глаз от документов. Совет встает. Воздух по-прежнему гудит от поздравлений.
– Фиц, останьтесь, – говорит Генрих. – Кромвель?
Гул затихает. Снизу и сверху доносится смех, – возможно, кардинал аплодирует откуда-то из-за примум мобиле. Мертвые смотрят на нас, болеют сердцем за то, чем занимались при жизни.
Король говорит:
– Джейн хочет совершить паломничество к гробнице Бекета.
Хмурится. Кентербери напоминает о неприятном: именно там пророчица Элиза Бартон схватила короля за руку и предрекла тому скорую смерть.
Однако Бартон повесили. А Генрих процветает. Бог опровергает лжепророков!
– Конечно, мы поедем, – говорит Генрих. – Королева должна ехать куда пожелает, пока еще может путешествовать. Даже в Вулфхолл, если у нее будет такая прихоть. Но, милорд… милорд хранитель печати?
Ему хочется положить руку королю на плечо. Он обливается потом в холодной комнате – советники унесли с собой тепло и веселье, а редкие лучи весеннего солнца, дрожащие на стене, не согревают.
Король говорит:
– Я… мои надежды… после стольких лет… я хочу быть уверен…
Фиц поднимает брови.
– Когда я женился на королеве… то есть до того, как я на ней женился… нет надобности напоминать вам обстоятельства, но не сомневайтесь, что я, хоть и спешил, постоянен в моих привязанностях…
– Говорите, сэр, – просит Фицуильям.
– Правда ли мы женаты? – спрашивает Генрих. – Когда я вступил в этот брак, для него не было никаких помех?
– Вы имеете в виду, – говорит он, – ничего такого, связанного с королевой, что вам следовало бы знать?
– Я убежден, у вас не было причин сомневаться в ее девственности, – растерянно произносит Фицуильям.
Генрих слегка краснеет:
– Ни малейших. Но точно ли вы, как мои советники, сделали все, что требовалось? Навели самые подробные справки? Вы убедились, что она абсолютно свободна?
– Никаких помолвок не было, – говорит Фицуильям, – если это то, что тревожит ваше величество.
– Но ведь к ней когда-то сватался Уильям Дормер?
– Это было пустое, – говорит Фицуильям.
– Ничего не было, – добавляет он.
Фиц говорит:
– Попросту говоря, сэр, семейство Дормеров сочло Сеймуров недостаточно…
– …богатыми, – заканчивает он.
– Так вы думаете, между ними ничего не было? – Король встает. – Если вы уверены. Потому что я должен быть уверен. Потому что я не могу снова начать надеяться, меня это убьет. Я потерял Ричмонда. У меня никогда не было законных сыновей. Я должен знать наверняка, что на сей раз все правильно. Что никто не усомнится в его законности. Я был терпелив. Воистину Господь теперь меня вознаградит.
В глазах блещут слезы. Он, Кромвель, отворачивается, и Фицуильям отворачивается, чтобы не видеть, как они прольются. Однако король говорит:
– Мне бы уже следовало вас знать, да, Сухарь? Уж если кто проверяет все досконально, то это вы.
Генрих стискивает его плечо. В королевском прикосновении появилась новая магия. Через него передается видение Англии, какой она могла бы быть. Перед тобой Лондон, где по улицам разгуливают пророки, а на крышах теснятся ангелы; выходя из дома, смотришь вверх и слышишь в воздухе биение их крыл.
На первом сеансе король едва может ступать под весом драгоценностей.
– Как это лучше сделать, мастер Гольбейн? – Лицо серьезное, внимательное.
Ганс машет рукой в сторону джентльменов, пажей, прихлебателей: стирает их с полотна.
Комната пустеет. Место вокруг короля расчистилось.
– Можно мне остаться? – спрашивает он.
Генрих говорит:
– Можете посидеть со мной, милорд Кромвель, но в разговоре я не нуждаюсь.
Он улыбается:
– Я останусь, если ваше величество уделит мне пять минут после того, как Ганс закончит.
Генрих не отвечает: смотрит в пустоту с таким видом, будто размышляет о Боге. Он, государственный секретарь, уходит к окну, садится на табурет и углубляется в бумаги. Его спаниель плюхается у ног. В комнате ни звука, кроме тихого собачьего сопения, кроме каждого вдоха и выдоха короля, кроме шуршания одежды, словно она дышит вместе с королем, запаздывая на долю мгновения. За тишиной проступают другие звуки: шаги наверху, шарканье за дверью, ветерок, трогающий стекла в оконном переплете. То и дело он поглядывает на короля – не нужно ли чего. Через некоторое время король устает от Бога и начинает смотреть на своего министра:
– Удивительно, что вы можете читать при таком свете.
– Мне повезло.
– Мм, – говорит король. – Вам нужно промывать глаза отваром руты.
Ганс, рисуя, оттопыривает губы и цыкает зубом. Закусывает губу. Гудит себе под нос. Когда отходит от работы и выдыхает, то слышен присвист.
Король говорит:
– Может быть, стоит пригласить музыкантов.
– Мастер Ганс вполне их заменяет, – отвечает он.
– О чем вы хотели со мной поговорить, милорд хранитель печати?
– О шотландском короле, с вашего дозволения. Как вам известно, он по-прежнему во Франции, никак не отплывет на родину с молодой супругой. Отец боится отпускать ее в морское путешествие. Говорят, она совсем хрупкая и прозрачная.
Генрих фыркает:
– Это шотландец боится. Весь дрожит. Хвастал, что Франциск вышибет из-под меня трон, а теперь должен считаться с последствиями. Ему страшно, что мои корабли захватят его, как только он выйдет из порта.
– Да, но теперь он обращается к вашему величеству как джентльмен – хочет сократить путешествие по морю, высадиться в Дувре и просит охранную грамоту на проезд через ваши владения.
Генрих говорит:
– Чтобы его свита съедала все на своем пути и сеяла крамолу? Чтобы они проехали через северные графства под своими флагами? Он меня дураком считает?
Ганс перестает гудеть себе под нос. Кашляет.
Что ж. Была возможность примирить двух монархов, дядю и племянника. Теперь она упущена.
Король кладет руку на рукоять кинжала. Спрашивает Ганса:
– Так?
– Идеально, – отвечает Ганс.
Генрих чуть опускает плечи и сгибает колени. Когда позируешь, мышцы деревенеют, ноги перестают слушаться, локти кажутся чьими-то чужими. Чем сильнее король старается стоять неподвижно, тем больше переминается. Говорит:
– Мне написали из Ирландии. Хотят, чтобы вы туда поехали, лорд Кромвель. Думают, вы сумеете навести там порядок. И наверное, вы сумели бы.
