– Леди Лайл еще не родила?
– Это должно быть уже скоро, – отвечает он со своего места у окна.
– Все будет в Божье время, – говорит леди Отред.
Мысли отвлекаются, утекают. Он вынимает из кармана молитвенник и перелистывает страницы, однако образ воды, дневного света на воде мерцает и струится между глазами и книгой. Он видит женщину, сидящую в скомканных льняных простынях, ее голую грудь, руки, по которым скользит солнечный луч. Вспоминает себя ночью, на скользкой мостовой у Немецкого подворья в Венеции; они выходят из лодки, и его друг Хайнц спрашивает: «Хотите посмотреть нашу богиню на стене? Эй, сторож, подними факел».
Джейн еле заметно вновь опускает подбородок. Ганс подходит к нему, шепчет, не важно, будет она стоять, сидеть, встанет на колени, все, что ей угодно; руки, позу, все это я могу изменить потом, мы сможем нарядить ее в другое платье, если захочет, или написать другие рукава, можем немного сдвинуть чепец назад, а что до драгоценностей, они будут моего изобретения, это ведь послужит к моей славе, вы согласны, Томас? Однако мне нужно ее лицо, вот только на один этот час. Так уж уговорите ее – пусть уделит мне взгляд.
– Король захочет увидеть ее такой, какая есть, – предупреждает он. – Без лести.
– У меня нет привычки льстить.
– Я уверена, когда он на ней женился, она не так сильно походила на гриб, – говорит ее сестра.
Теперь уже вся Европа знает, что королева в счастливом ожидании. Сеймуры на седьмом небе. Пришло время ему, Кромвелю, напрямую поговорить с Эдвардом.
– Госпожа ваша сестра, – говорит он. – Вдова Отреда.
– Да?
– Ее следующее замужество.
– Да?
– Полагаю, вы ведете переговоры с графом Оксфордом? Вам известно, что он старше меня?
– Правда? – Эдвард хмурится. – Да, наверное.
– Разве Бесс не предпочла бы молодого?
Эдвард смотрит так, будто он намекает на что-то непристойное.
– Она знает свой долг.
– Вы считаете честью породниться с де Верами. Однако Сеймуры – не менее древний род. На мой взгляд, такой же древний и такой же хороший, хотя до последнего времени и не так взысканный королевскими милостями. У Веров больше власти, но уважаемы они не больше.
– Так что вы хотите сказать? – настораживается Эдвард.
– Вам не нужен Оксфорд, чтобы добиться возвышения. Вы уже возвысились. И я уверен, что невеста будет счастливее за другим.
– Как неожиданно. Так вы… – Эдвард закрывает глаза, как будто молится. – То есть вы желаете…
– Мы желаем, – отвечает он.
– И готовы? Разговаривать о деньгах?
– Это моя любимая тема для разговора, – отвечает он.
Мы, грубые Кромвели, да? Эдвард выдавливает улыбку.
– Право, Эдвард, это было бы великолепно, – говорит он. – Мы скрепили бы наше единство в совете узами крови. Пусть вас ничто не смущает. С вашей стороны – любезное согласие, с моей – все грубое и материальное. Я построю Бесс новый дом. До тех пор она тоже не останется без крыши над головой. Мортлейк значительно расширен, а есть еще Степни с домом, который хорош в любое время года, и, разумеется, Остин-фрайарз – вся моя собственность будет в ее распоряжении, а если ей приглянется какой-нибудь из королевских домов, я уверен, его величество в своей доброте позволит нам его арендовать. У нее будет все, что я смогу дать для ее счастья.
Эдвард говорит:
– Я слышал, некоторые джентльмены говорят, что Томас Кромвель вовсе не низкого рождения. Что вы побочный сын некоего знатного человека.
Ему смешно.
– А говорят какого?
– Они считают, иначе ваш талант к управлению не объяснить.
Уолтер управлял кулаками, думает он.
– Что ж, как бы то ни было, – говорит Эдвард, – я побеседую с сестрой и узнаю ее мнение. И мнение королевы, разумеется. Не знаю, что я скажу графу Оксфорду…
– Я с ним поговорю.
– Да? – радуется Эдвард и, обнимая его, говорит: – Мы с вами прошли долгий путь, милорд, с того дня, как впервые приветствовали вас в Вулфхолле.
Он возвращается домой и говорит Грегори:
– Я нашел тебе невесту.
– Замечательно, – отвечает Грегори. – Буду терпеливо ждать, когда вы назовете мне ее имя.
Он спешит прочь. Его ждут шесть епископов и делегация из французского посольства. Однако в эту ночь милорд хранитель королевской печати спит крепко, под балдахином лилово-серебряной ткани, под потолком, усыпанным золочеными звездами.
В День святого Георгия в часовне ордена Подвязки король выбирает на освободившееся место графа Камберлендского в обмен на его пост по охране шотландской границы. Это, как надеется милорд хранитель печати, первая из негласных сделок, которые освободят должности на севере для людей помоложе, верных не знатным родам, а ему и королю. И этих людей выберет он сам.
Деда графа Камберлендского прозвали Мясником, и семейство с тех пор отнюдь не смягчилось. Жестокость из поколения в поколение обозлила арендаторов, и не диво, что они во время последнего мятежа поднялись против хозяина. Однако таких владетелей, как граф, даже в наши дни лучше задабривать наградами. А Подвязка – древнейший рыцарский орден Европы, величайшая честь, какую может пожаловать король.
К нему бочком подбирается мастер Ризли:
– Сказать ли вашей милости, о чем говорят герольды?
Он ждет.
– Они говорят, король огорчен, что вынужден отдать Подвязку Камберленду. Он предпочел бы наградить того, кто ближе его сердцу.
Тому, кто близок королевскому сердцу, недолго томиться. Гарри Перси попросил на время свой старый дом в Хакни, хочет умереть там. Врачи говорят, до конца лета он не протянет, а со смертью Гарри Перси освободится еще одно место в часовне ордена. А когда казнят лорда Дарси, освободится и второе. Мастер Ризли застенчиво поднимает взгляд:
– Вам стоит заказать себе мантию, сэр.
Мантию лазурного бархата; небесно-голубую, отороченную белым дамастом. Ганс уже рисует эскиз нового, улучшенного орденского знака – никогда не упустит случая продать свой талант.
– Я вам не враг, вы знаете, – говорит Ганс, – хоть и написал когда-то ваш портрет.
Джейн распускает шнуровку. Ей хочется вишен и зеленого горошка, но они еще не поспели. Она просит перепелов, и Лайл шлет их из Кале, в ящиках. На корабле птиц кормят, а в Дувре забивают, чтобы сохранить как можно более жирными, но все равно в дороге они тощают, и Джейн жалуется, что хочет еще и пожирнее. Она ест их натертыми пряностями и запеченными в меду, разгрызает и высасывает тоненькие косточки.
– Она набрасывается на них, будто они ее обидели, – говорит Грегори, – хотя с виду такая, будто может есть лишь простоквашу и творог.
