– Переверните, сэр.
На спине куклы тот, кто ее сделал, выдавил розу Тюдоров.
– Это принц, – страшным голосом произносит могильщик. – Его изображение. Сделано, чтобы его извести.
– Так ты знаешь колдунов?
– Нет, сэр. Я человек честный.
Он идет к двери:
– Кристоф! Мастер Ризли уже встал? Передай, что я прошу его пойти с этим малым на кладбище и разобраться, кто сделал и закопал куклу.
Он прикрывает младенческую головку краем мешка. Говорит могильщику:
– И никому больше ни слова.
Входит Кристоф:
– Пол-Лондона уже знает. Слышите этих каналий внизу, они воют, будто у них мамаши померли.
– Угости их хлебом и элем, потом скажи, пусть возвращаются к своим делам.
– А мне можно на чудище глянуть? – Кристоф заглядывает в мешок, корчит гримасу.
Он, лорд Кромвель, подходит к окну, открывает ставни. За стеклом чуть другая серость; светом ее не назовешь.
– Кристоф? – зовет он. – Скажи мастеру Ризли, пусть оденется потеплее.
Меньше чем за два года Англия похоронила двух королев, однако при обстоятельствах, исключающих обычные церемонии. Придворного погребения не было с тех пор, как скончалась королевская матушка, то есть уже лет тридцать пять. По счастью, его бабка Маргарита Бофорт оставила нам подробнейшие указания на все случаи жизни: свадьбы, крестины, похороны. Надзирать за траурными обрядами поручено герцогу Норфолку, ему помогает герольдмейстер ордена Подвязки. Король облачается в белое, придворные – в черное.
Накануне Дня Всех Душ, когда королева Джейн еще лежит в гробу посреди церкви, из Тауэра приходит известие о смерти лорда Томаса Говарда. Тюремщики говорят, лорд Томас отчаялся и оттого подхватывал любую хворь. Леди Мег Дуглас, его возлюбленной, король разрешил на время траура вернуться ко двору. Если всю первую неделю ноября она будет ходить опухшей от слез, нам необязательно думать, что она по-прежнему любит покойного лорда Томаса; мы можем считать, что она скорбит о нашей доброй госпоже. Для бдения у гроба, в черном, со склоненными головами, нужны все придворные дамы, сколько их есть. Они преклоняют колени на шелковых подушечках, опущенные ресницы трепещут, вокруг струится благовонный дым. Изредка они прикладывают два пальчика к груди или осеняют крестным знамением лоб и губы; в остальное время их ладони сложены. Какими словами они молятся об усопшей королеве, никто не спросит. Покойница никогда не остается одна. Днем молитвы возглавляет леди Мария. Ночью дам сменяют священники.
К тому времени, как Джейн увозят в Виндзор для погребения, по Англии уже гуляют слухи, будто король велел разрезать ее, еще живую. Она не могла разродиться, и король приказал: «Спасайте моего сына!» От Дарема до Корнуолла о ней поют баллады. Как малютка и его отец здравствуют, а мать лежит в сырой земле.
В первый день траура король, как и положено королю, затворился и не принимает никого, кроме духовников и архиепископа, который приходит молиться вместе с ним.
Совет заседает без короля. Всем хочется задать один вопрос, задать срочно, поэтому на всех лицах – благородное напряжение, как будто они изо всех сил стараются не пернуть. Наконец один не выдерживает:
– Милорд Кромвель, когда наш государь, учитывая опасное состояние вопроса о престолонаследии…
– Отлично, – говорит он. – Мне пойти и спросить, да?
Он тяжело встает. Просит Эдварда Сеймура присмотреть за его бумагами. Берет Зовите-меня в качестве телохранителя и отправляется в личные покои короля. Рядом вышагивает герцог Норфолк, сзади – герцогский сын Суррей, еще более долговязый из-за черной одежды; ноги как будто умножились, словно у огромного паука.
– Итак, Кромвель, – говорит Норфолк, – ваше дело его через это протащить. Протащить и вытащить снова женатым. Со всем уважением к нашему господину принцу, все мы знаем, как легко мрут младенцы. – Герцог хмурится. – У вас есть список?
– Конечно есть, – говорит Зовите-меня. – Однако лорд Кромвель не так непочтителен, чтобы этот список доставать.
Суррей наступает отцу на пятки. Его, как и Мег, вернули ко двору с началом траура.
– Не говори с лордом – хранителем малой печати, – приказывает Норфолк сыну. – Даже не смотри в его сторону, не то я рассержусь.
Суррей возводит глаза к золоченым розам на потолке. Вздыхает, переминается с ноги на ногу, теребит кинжал в ножнах. Всеми способами демонстрирует свое присутствие, только что срамной уд не вытаскивает и не поводит им из стороны в сторону.
– Нам представляется, – говорит мастер Ризли, – что король не готов обсуждать новую женитьбу. Как заметила ваша светлость, дело это ложится на лорда Кромвеля, так что пусть он сам выберет время.
– Главное, чтобы поскорее, – буркает молодой Суррей. – Не то мой отец сам все скажет.
– Я что тебе говорил? Молчать! – Норфолк грозно зыркает на сына. – Король скорбит. Прелестная молодая дама, кто бы из нас не скорбел? Однако император и Франция вот-вот заключат нежелательный для нас договор, а что их рассорит верней, чем женитьба? Пусть Генрих возьмет невесту из Франции. Мы можем поставить условием не только большое приданое, но и военную помощь против Карла, если он на нас нападет. – Герцог теребит кончик носа. – Конечно, нам всем очень жаль королеву. Но оно, может, и к лучшему. Все само идет в руки, Кромвель.
– Но не в ваши, – замечает Суррей.
– Молчать! – ревет Норфолк.
– Лорд – хранитель малой печати предпочел бы… – начинает Ризли.
Норфолк перебивает:
– Мы знаем, что он предпочел бы. Женить короля на дочери какого-нибудь евангелиста. Но этому не бывать, и знаете почему? Потому что умалило бы нашего государя. Генрих – самодержец. Над ним никого нет. А лучшие из немок – княжеские дочери, и, что бы из себя ни строили, у них есть сюзерен – император.
– Король волен выбрать даму любого звания, – говорит мастер Ризли. – В том числе из своих подданных. Такое уже бывало.
Он говорит:
– Я не стану ничего предлагать, если меня не поддержат совет и парламент.
– О, еще бы, – говорит Норфолк. – Я уверен, что вы не станете предлагать от собственного имени, лорд – хранитель малой печати.
– Или ваша голова слетит с плеч, – вставляет Суррей.
– Милорд… – он топчется на месте, – мне надо идти к королю.
– Возьмите меня с собой, – говорит герцог.
– Представить вас внезапно? – спрашивает он. – В качестве приятной неожиданности?
– Скажите, я прямо за дверью. Скажите, я готов предложить отеческое утешение и совет.
– Батюшка, – говорит Суррей, – не давайте этим людям вставать у вас на пути…
Он досадливо упирается ладонью Суррею в грудь:
