Нетрудно было угадать по виду их историю. Наверняка ни у одного нет клички, конуры и хозяина. Они были шелудивые, хромые и скрюченные. Небось много часов ждали в сторонке, положив морду на лапы, и пускали слюну. Пока приставы занимались работой, псы не смели приблизиться, боясь что в них швырнут камнем и выбьют глаз. Они тряслись от страха, но голод и запах жареного мяса придали им храбрости.
Они ползли сперва на брюхе, затем – на полусогнутых лапах. Они поднимали морды и нюхали воздух. Облизывались. Они были все ближе. Псы боялись важных людей и приставов, но не боялись его, мальчишку-оборванца. Круг сужался. При каждом звуке они припадали к земле и замирали. Но с каждым мгновением они приближались.
Лоллардка была тощая, жиру, как в иголке. Когда псы сообразят, что от нее не осталось ничего, кроме запаха, набросятся ли они на него? Кусище патнемского мяса; можно перегрызть ему горло и лизать кровь.
При его росте под досками можно было выпрямиться. Он набрал в грудь воздуха и бросился вперед с криком:
– Пшливонпадлычтобвамсдохнуть!
Псы вздрогнули. Попятились. Но не убежали. Сели и стали на него смотреть. Затем вновь поползли к нему, приникая к земле, вытянув морды к столбу. Уилл спросил его: «Как тебя занесло так далеко от дома, малец?» Священник сказал: «Господь видит сердце праведного; Он приведет нас в Сион».
Он раскинул руки, заорал. Выбрался из-под помоста, размахивая руками, потом выставил правую вперед, словно благословлял собак, и пальцами сложил дулю.
Он повернулся и пошел прочь от прошедшего дня, на запад, потому что знал: вчера солнце было у него за спиной, пока мир не качнулся, толпа не понесла его впереди, а крестная не взяла его за руку и не сказала: «Пропустите мальчика вперед, пусть видит, как она мучается, и вырастет святым».
То было не первое преступление, которое он видел, но первое наказание. Много позже он узнал, как звали старуху: Джоанна Боутон. Она была вовсе не нищенка, как ему тогда показалось, а женщина образованная, родственница лорд-мэра.
Ничто не защитит тебя в последний час, ни звание, ни родство. Ничто не оградит от огня.
До Патни он шел дня два и в первый (но не в последний) раз ночевал под открытым небом. Дома о нем не соскучились. Отец побил его, но это было не в новинку. Про ту провинность, из-за которой он сбежал, забыли; добавили к следующей, которую он вскоре совершил, потому что не умел не грешить; по словам отца, свет еще не видывал такого негодника. Он не дожидался, когда священник добавит что-нибудь еще: в ушах стояли крики Уолтера.
Прошли годы, прежде чем он понял: из Смитфилда вернулся не тот мальчик, что уходил из дому. Маленький Томас по-прежнему сидел под помостом, настороженный, как псы, ловил в ладони холодные дождевые капли. Он так и не сходил забрать себя оттуда. Он видит скрюченную фигурку на другом конце времени, чувствует, как вздымаются ребра от беззвучного плача. Видит и чувствует, но жалости к ребенку не испытывает, только подозревает, что ради чистоты улиц надо бы его забрать и отослать домой.
Близится лето. Французский посол говорит ему:
– Хромаете, лорд Кремюэль?
– Старая рана, полученная давно в вашей стране. Нога меня иногда подводит.
Кастильон замечает:
– Интересно, не думает ли ваш король, что вы его передразниваете. Смеетесь над ним.
Предоставьте это шотландскому королю. Во вторую неделю июня мадам де Лонгвиль сходит с корабля в Файфе, где ее встречают Яков и его придворные. Она мила и свежа; путешествие далось ей легче, чем принцессе Мадлен. Под благословения и приветственные крики шотландцев и французов они с Яковом едут венчаться.
Император тем временем охладел к проекту нашего брака с Кристиной. Король велит нашим людям в Брюсселе не жалеть денег. Однако англичанам говорят, король был женат на Екатерине Арагонской, близкой родственнице Кристины, а значит, нужна диспенсация от папы. В таких вопросах, замечает посол Мендоса, легко обнаружить, что устроил себе неприятности.
Архиепископ Кранмер говорит, хватит заниматься дипломатией, гонять Ганса по четырем ветрам, трепать почем зря имена порядочных женщин и девиц. Королю нужно жениться на той, кого он знает и сумеет полюбить. Потому что Генрих считает, нельзя вступать в брак без любви. Во времена Екатерины он распевал: «Я законы храню, обид не чиню, верен супруге своей одной».
Однако советники говорят, если король женился по любви раз в жизни, можно считать, ему повезло. Нельзя рассчитывать, что так будет снова и снова.
За неимением жены король занялся строительством. Новый дворец будет в Суррее, неподалеку от Хэмптон-корта. Задумано создать охотничьи угодья протяженностью во много миль. Поначалу казалось, что хватит и обычного охотничьего домика, но король вознамерился сотворить чудо света. Нанял итальянских зодчих, забрал весь строительный камень из взорванного аббатства Мертон. Сносит усадьбы с амбарами и конюшнями, древние приходские церкви. Скупает соседние поместья. Заказывает тысячи подвод с лесом, строит печи для обжига кирпича.
Томас, лорд Кромвель, викарий короля по делам церкви и хранитель малой печати, уже не надзирает над королевским строительством. Он присоветовал, кого из итальянцев выбрать, но во главе работ король поставил Рейфа Сэдлера. Со всем, что делает для короля Кромвель, справятся Сэдлер и Томас Ризли. Он их обучил, вдохновил, написал их как версии себя; Рейфа – открытым текстом, Ризли – шифрованным.
Чудо строят летом тысяча пятьсот тридцать восьмого. Когда король женится, он поместит королеву туда, как алмаз в оправу. Тем временем европейские дамы, отделенные от нас Ла-Маншем, смотрят на мглистые земли через хрустальные зеркала; по вьющимся меж цветов дорогам скачут королевские гонцы на белых конях. В сказках принцессы не бывают чересчур старыми, или чересчур молодыми, или папистками. Они терпеливо дожидаются принца семь и более лет, покуда он совершает подвиги, и прядут свои судьбы в единую нить, отращивая той порой длинные золотые волосы.
Иногда король плачет о покойной жене. Где мы сыщем даму столь кроткую, смиренную и пригожую, как Джейн? Поскольку найти такую нельзя, Генрих забавляется строительством нового дворца, какого еще не видел свет; дворец зовется Нонсач, то есть Несравненный.
Июнь – декабрь 1538 г.
Уайетт последовал за императором с берегов Испании в Ниццу, где Карл встретился с папой и французским королем. Эта встреча подобна зловещему сочетанию светил, которое мы можем предсказать, но не в силах предотвратить. Начало июня, Уайетт в Англии, расхаживает по комнате в Сент-Джеймсском дворце. Лорд – хранитель малой королевской печати, сидя в квадрате слабого света из окна, следит за ним взглядом.
– Я видел Фарнезе, – говорит Уайетт. – Так близко, что мог бы в него плюнуть. Кардинал Поло опирался папе на плечо и шептал тому на ухо. Я мог бы ткнуть его кинжалом и привезти домой ломоть его жира.
