Куда бы ни ехал император, Уайетт следует за ним со свитой из двух десятков молодых придворных; все они при оружии, все сочиняют стихи, все повесы, все игроки. Из Ниццы император отправил его на родину с заманчивым предложением: если леди Мария выйдет за дома Луиша, то им достанется Милан – Милан, за который Карл и Франциск сражались много лет.
– Но Милан он не отдаст до Страшного суда, – говорит Уайетт. – И они требуют за Марией несусветного приданого. Королю следует предложить две трети.
Разумное правило на все случаи жизни: сбрось треть и посмотри, что тебе ответят. Уайетт говорит:
– Впрочем, я не знаю, намерен ли король вообще отдавать Марию замуж. И хочет ли жениться сам или просто ведет со всеми игру да обеспечивает Ганса заказами.
Он пожимает плечами, я, мол, ничего не знаю.
– Ненавижу Испанию, – говорит Уайетт. – Худшая камера в Ньюгейте и то лучше. И я не понимаю императора. Не могу прочесть его ни на каком языке. Слышу слова, которые он произносит, но ничего за ними. Его лицо никогда не меняется. Иногда он принимает меня каждый день. Иногда я приезжаю, а его слуги гонят меня прочь. Я думаю, нарушил ли я чем-нибудь этикет? Прилично ли ждать за порогом аудиенц-залы два дня или три или пока меня не выметут с мусором? Если мне велят убираться из страны, надо ли заплатить долги и нанести прощальные визиты или надо запрыгивать на лошадь в чем есть?
– Это хитрости правителей, – говорит он. – Генрих три дня кряду дает французскому послу личную аудиенцию. Потом неделю не допускает его до своей особы.
– Когда он меня к себе не допускает, я пишу депеши. Перевожу Сенеку. Коротаю время не с женщинами, что бы вам ни рассказывали, а с бурдюком плохого вина и Евангелием. В Испании женщин держат взаперти. Мужья убивают вас по малейшему подозрению. Будь граф Вустер испанцем, вы с его женой гнили бы в могилах.
– Я никогда не волочился за женой Вустера, – устало произносит он. – Но это как говорить, что я не лютеранин. Никто не верит.
– Инквизиторы в Толедо считают всех англичан лютеранами. Пытались внедрить в мой дом шпионов. Предлагали деньги моим слугам. Крали мои письма.
– Я вас предупреждал: запирайте на ключ все, что пишете. В стихах или в прозе.
Уайетт немного смущен:
– Поначалу я думал, это вы.
Он не отрицает: у него есть человек в доме Уайетта, как есть люди в доме Гардинера. Он вздыхает:
– Это в не меньшей мере для вашей же защиты. Мои агенты не станут красть ваши письма, только прочтут их у вас на столе. Я удивлен, что император позволяет инквизиторам творить что пожелают. Не давайте им повода. Вам надо ходить к мессе.
– О, я бью лбом перед алтарем не хуже самых ревностных католиков, – говорит Уайетт.
Инквизиция утверждает, что ересь не знает границ; мы можем допрашивать любого путешественника из любой страны. И что делать королю Англии, если его посла бросят в застенок? Генрих может заявлять протесты, но за это время нашему послу проткнут иголкой язык или вырвут ногти.
Входит писарь со стопкой бумаг:
– От сэра Ричарда Рича, милорд. Он сказал, не бойся, входи сразу, лорда Кромвеля обрадуют эти бумаги.
Он говорит Уайетту:
– Я прирастаю землями. Мне обещано аббатство в Мичелеме. Мы с Грегори пишем свои имена на меловых холмах Сассекса. Вы тоже получите награду.
Пусть даже посмертно, думает он.
Уайетт провожает взглядом выходящего писца. Садится:
– В прошлом году во Франции – Генрих этого не знает – ко мне обратился Поль. Прислал подарки. И письмо, обернутое вокруг бутыли доброго вина.
– И?
– Я прочел письмо. Вино выпил Фрэнсис Брайан.
– А, Фрэнсис. Как ему Ницца?
– Он играет, – говорит Уайетт. – Как всегда. Город воняет адски и до отказа набит папистами, но Фрэнсису это все не помеха. Он играет на большие ставки с советниками важных людей, с их креатурами, спит с их женщинами. Без него я бы не преуспел. Ничего бы не выяснил. – Уайетт не знает, продолжать ли. – Мне думается, что я мог бы подобраться к Полю. Условиться о встрече.
Он кивает:
– Но помните, никто не давал вам на это полномочий. Я не давал. Король не давал.
Уайетт чертыхается:
– Когда я лицом к лицу с возможностью, должен ли я от нее отворачиваться? Что мне делать – посылать в Вестминстер за указаниями? Неужто Генрих не полагается на мои суждения? Если ему нужен посол, пусть отправляет того, кому доверяет, и доверяет тому, кого отправил. А если ему нужны слова, а не дела, пусть выберет кого-нибудь другого. Я убью Поля, как только увижу.
– Что ж, на этом ваше посольство, безусловно, закончится. – Он отводит взгляд. – А так Генрих отправит вас назад, как бы вы ни упирались.
– Тогда сделайте мне одно одолжение, – говорит Уайетт. – Отзовите этого недомерка Эдмунда Боннера. Он потащился за мной из Испании во Францию, и клянусь, в следующий раз, как мы окажемся на корабле, я вышвырну его за борт.
Толстый коротышка-священник – новый любимец короля.
– Мы отправили Боннера помогать вам в спорах с богословами. Думали, он усилит ваше посольство. Мы хотели как лучше, клянусь.
– Я бы лучше жил с крысами в подполе, чем с ним. Ни разу не видел человека, который так легко оскорбляется и оскорбляет. Я вечно за него краснею. Не понимаю, что вы с королем нашли в этом свечном огарке.
Он оставляет вопрос без ответа.
– Не хотите вместо Испании поехать во Францию? Сменить Гардинера. Я желал бы отправить туда послом кого-нибудь из друзей.
Уайетт улыбается как будто растерянно:
– Я ваш друг?
В дверь стучат. Это Дик Персер. Снимает шляпу:
– Хозяин, привезли подарок из Данцига.
Он хлопает ладонью по столу:
– Живой?
– Три живых. Надо надеяться, не все одного пола. Никто из нас не захотел брать их в руки и разглядывать срамные части.
– Я иду, – говорит он. Затем Уайетту: – Мы все обсудили?
– Знали бы вы, сколько долгих пустых дней я разговаривал с вами мысленно…
– Тогда оставайтесь ужинать.
– И долгих пустых ночей, – говорит Уайетт.
Подарки из Данцига – жалкие меховые комки и трясутся как в лихорадке, глазки сверкают злобой.
– Выпустите их в пруд, – в отчаянии говорит он.
Уайетт всматривается внимательно:
– Кто это? Бобры?
– Их не видели со времен наших дедов. Хочу их здесь развести. Рыбаки будут против.
Он пожимает плечами. Люди вечно хотят вернуть прошлое, да только не то, что нужно. Бобровые плотины замедляют реки, склонные к разливу. Человеку не угнаться за бобрами в инженерном искусстве; жаль, что на них вообще охотились.
