– Филип, когда будете беседовать с дамами – французскими, имперскими, не важно, – делайте вид, будто от первого взгляда на их красоту утратили дар речи. Отводите глаза, будто ошеломлены, растеряны, затем медленно, медленно, точно скованы робостью, поднимайте взор.
– Ясно, – говорит Филип Хоуби.
– И тут же снова отводите взгляд. Но на сей раз с великой неохотой. Опустите глаза, Филип, гляньте на свои башмаки и глубоко вздохните.
Филип невольно вздыхает.
– Затем вы, запинаясь, произносите положенные учтивости. И снова теряетесь. Охлопываете себя – «Ах, вот оно!» – и трепещете всем телом. Достаете письмо. Пальцы у вас не гнутся. Вы читаете: «Мой господин говорит…» – и так далее, «Наш совет полагает…».
– Все время теряю нужную строчку, да?
– Затем отбрасываете презренную бумагу. Выпаливаете: «Мадам, я должен сказать. Люди говорят о блеске ваших глаз, о прелести ваших губ, о безупречности вашего юного лица. Однако их слова и в малой степени не передают того очарования, которое я сейчас имею честь лицезреть». И тут вы прикладываете руку к груди. Она должна почувствовать: «Ах, посол в меня влюблен!» Она улыбнется вам. Пожалеет вас. Смущайтесь, но говорите со всей искренностью: «Увы, мэм, мне, смиренному, нельзя о вас даже мечтать, однако я утешусь, если увижу вас королевой Англии – супругой столь благородного, столь могущественного, столь кроткого государя». Покуда она очарована, действуйте быстро. Пусть согласится позировать для портрета.
– И зову Ганса, – говорит Филип. – Понятно.
Он хлопает Филипа по плечу:
– Я в вас верю.
Рейф говорит:
– Теперь, когда я знаю, как обстряпываются такие дела, мне удивительно, что у вас самого жены нет. Что у вас нет тысячи жен.
Под конец лета он едет в Льюис навестить Грегори и внука. Из-за чумы король не смог погостить у Грегори, да и сам Грегори с домочадцами вынужден переселиться из аббатства. Впрочем, в округе хватает просторных и тихих усадеб. Малыш здоров. Брак, насколько можно судить, счастливый. Бедняжки Джейн нет, однако ее сестра сохраняет свое значение. Юному принцу нужны хорошие дядья и защитники: Эдвард Сеймур по-прежнему советник, его брат Том состоит при короле.
Если Грегори и думает про недоразумение из-за молодой жены, то никак этого не выказывает. Отец и сын по вечерам катаются верхом, солнце висит над холмами идеально круглым малиновым шаром. Небо – зеркало, по которому скользит солнце, свет без теней, как на заре мира. Болтовня Грегори затихает; скрип седел и дыхание лошадей как будто приглушены, так что они едут в тишине, четкие на фоне серебра, высокие на фоне неба; холмы тают в дымке; он едет в никуда, в пустоту, где нет ничего, кроме воспоминаний. Он думает о знакомых, умерших на костре, как об упавших в солнце. Маленький Билни, упрямый и угрюмый Тиндейл, молодой и нежный Джон Фрит.
Когда они возвращаются ужинать, сумерки уже сизые, как голубиное крыло. Он оставляет лошадь слуге и делает лицо для посторонних. Надо принимать эссекскую знать и утром, и вечером. Бесс – опытная хозяйка, она исполняла эту роль еще при первом муже. Грегори оживлен, разговорчив, но по-прежнему хочет слушать и учиться, часто задерживает взгляд на отцовском лице.
– Жаль, Ричарда здесь нет, – говорит Грегори.
Однако Ричард, приросший несколькими аббатствами, занят обустройством дома в Хантингдоншире. Ближе к ноябрю, думает он, Ричард понадобится мне самому, помогать в Тауэре.
В конце августа он берет под стражу Джеффри Поля, младшего в роду. От Джеффри ждут неприятностей все – семья, государь, он сам.
Он не торопится допрашивать Джеффри. Того разместили в Тауэре со всей роскошью, приличествующей королевскому родственнику. Уж наверное, Реджинальд Поль угадает, что говорит ему этим Кромвель. У Реджинальда еще есть время спасти близких – вернуться в Англию и предстать перед Генрихом лицом к лицу.
Он тем временем сверяется с бумагами и с памятью. Читает донесения близких к Полям людей – капелланов, слуг, гонцов. Перебирает документы тех времен, когда в Кенте объявилась лжепророчица и Куртенэ ее привечали. Прочесывает записи своих разговоров с Фрэнсисом Брайаном, сделанные два года назад, когда Брайан сидел в Тауэре. Брайан – сокровищница намеков, малейшее его слово – кладезь подсказок для подозрительного ума.
Он задумал уничтожить два древнейших и знатнейших английских рода. У них земли по всем южным и западным графствам. Если император вторгнется, то посадит на трон кого-нибудь из них: либо Монтегю, брата Поля, либо Генри Куртенэ, маркиза Эксетерского. Если они решат сделать королевой Марию, то ради ее матери; выдадут ее за кого-нибудь из членов семьи, превратят в марионетку, танцующую между ними.
Английские вельможи возводят свой род к императорам и ангелам. Для них Генрих Тюдор – сын валлийского конокрада, выскочка и самозванец. Присягу, данную такому человеку, нарушить не грех.
В начале июля в Кентербери они с королем смотрели новую пьесу о Бекете, написанную его человеком, Джоном Бойлом, и поставленную труппой лорда Кромвеля. Некоторые актеры в ней из бывшей труппы Болейна. Есть и молодые актеры, которые не боятся новых сюжетов; они неподвластны суевериям, им не страшно вложить новые слова в уста мертвых.
Бекет – английский святой, более родной и близкий, чем святой Георгий. В отличие от некоторых уничтоженных этим летом святых он жил на самом деле, был лондонцем, уроженцем Чипсайда. Накануне его рождения матери приснилось, что сквозь ее тело протекает Темза. Во сне она видела, что младенец уже родился и лежит на пурпурном одеяле, смотрит в потолок; одеяло развернулось само собой, заполнило всю кровать, заполнило всю комнату; мать пятилась, держа его за край, пока не оказалась на краю вселенной, среди луны и звезд.
Некоторые говорят, мать Бекета была сарацинская царевна, но, скорее всего, она была дочерью суконщика. Ее сын, никто по рождению, милостью короля стал лорд-канцлером, а затем и архиепископом. Однако, возвысившись, он запрезирал государей, веря в старую ложь, будто папы выше мирских владык, а священники выше закона. Когда король возмутился, четыре верных рыцаря отправились в Кентербери указать Бекету на его ошибки.
Эти рыцари оставили оружие под смоковницей и вошли к архиепископу с пустыми руками. Однако тот принял их заносчиво и не внял убеждениям. Рыцари ушли и вернулись с оружием, гремя латными башмаками по каменным плитам. Бекет мог бы укрыться на колокольне или в крипте, но остался стоять у алтаря святого Бенедикта, ожидая смерти.
Один из рыцарей ударил его мечом плашмя и велел убираться с освященной земли. Однако Бекет, воздев руки и возведя очи к небесам, поклялся, что умрет на этом месте. От первого удара потекла кровь, и архиепископ вытер ее рукавом. Второй удар рассек голову. Архиепископ рухнул на колени и упал лицом вниз. Ричард де Бретон мечом снес ему верхнюю часть черепа, а сэр Хью де Морвиль, поставив ногу на шею умирающему, выгреб его мозги и размазал по плитам с разумными словами: «Теперь-то он больше не встанет».
