Он думает, Ламберта погубит не крещение, а corpus Christi, Тело Христово.
Стивен Гардинер входит стремительно; он замедляет шаг, оба останавливаются, разворачиваются грудью, одновременно снимают шляпы – безукоризненная учтивость. Однако Стивену учтивости хватает лишь на миг.
– Не знаю, что вы тут творили в мое отсутствие, – говорит Стивен. – Не понимаю, почему вы терпели анабаптиста. Если вы не сам такой.
В воображении он сбрасывает джеркин, закатывает рукава и бьет Стивена в нос. Какая досада! Стивена не было три года, а желание двинуть ему в морду ничуть не ослабело.
– Да неужто похож? – говорит он. – Те, кого вы называете анабаптистами, не присягают. Не служат королям. Не трудятся на общее благо, не подчиняются магистратам, а главное, не дают детям книг. Они любят невежество. Считают, что мы живем в последние времена, так зачем чему-нибудь учиться? Зачем сеять и жать? Урожай не понадобится.
– Что же, – замечает Гардинер, – разумно, если верить, что Христос придет скоро. Я в это не верю, но полагал, что, возможно, верите вы.
– Вам известно, что я не имею ничего общего с этой сектой.
– Быть может, и не имеете. – Стивен улыбается. – Во всяком случае, вы, очевидно, думаете о завтрашнем дне. Собираете себе сокровище на земле, не так ли? Собственно, вы почти ничем больше не занимаетесь.
– Теперь вы вернулись в Англию и увидите, чем я занимаюсь.
В полдень под звуки труб выходит король. День пасмурный, но Генрих в белом с головы до ног, похож на сказочную ледяную гору.
Король садится на помосте под балдахином. Ярусы скамей заполнены зрителями. Духовенство сидит по правую руку от короля, дворянство – по левую. Залу богато украсили флагами и штандартами, принесли из гардеробной шпалеры, так что теперь на собравшихся смотрят библейские фигуры: Даниил, Иов, Соломон без царицы Савской.
Он, викарий короля по делам церкви, садится. Епископ Тунстолл вежливо ему кивает. Епископ Стоксли обжигает его взглядом. Барнс сидит как истукан. Кранмер как будто съежился. Хью Латимер то вскакивает, то садится, подбегает к одному, к другому, хлопает по плечу, шепчет на ухо, передает записочки.
Он говорит Кранмеру:
– Хью Латимер дал королю наставления?
– Мы все дали ему наставления. – Кранмер удивлен. – А вы разве нет?
– Я не посмел бы. Он ближе к Богу, чем я.
Вводят Джона Ламберта. Тот ступает твердо, лицо решительное. Однако, когда он озирается по сторонам, видно, что величие зала его ошеломило. Он смотрит на короля, на сияющую ледяную гору, и не знает, преклонить колено или отвесить поклон.
Он, Томас Кромвель, видит, что доктор Барнс улыбается. Слышит, как Стоксли поудобнее устраивается на скамье. Оборачивается в негодовании:
– Чуточку милосердия?
– Тсс, – говорит Кранмер.
Для Ламберта воздвигли помост, чтобы его было видно всей зале. При виде помоста он замирает, будто конь, заметивший между деревьями тень. Ему говорят подняться, и он вползает по ступеням, будто на эшафот. Поворачивается к королю. Косится на залу, ищет в тусклом полуденном свете знакомые лица, но, разыскав их, натыкается на каменные выражения.
Генрих подается вперед. У диспута нет прецедентов, а значит, нет и правил, но король решил вести себя как в суде:
– Ваше имя?
Джон Ламберт привык защищать свои взгляды в тесных комнатушках; он смел, но ему не по себе на этих высотах, где король чувствует себя господином.
Голос звучит слабо, будто долетает из другой эры:
– Я родился Джоном Николсоном, однако известен под именем Джон Ламберт.
– Что? – изумляется король. – У вас две фамилии?
Ламберт пятится. Встает на одно колено.
Гардинер шепчет:
– Умно, приятель.
Король говорит:
– Я не доверял бы человеку с двумя фамилиями, будь он хоть мой брат.
Ламберт оторопел от того, как просто говорит король. Чего он ждал – высокоученой речи? Это еще впереди, но Генрих безошибочно движется к предмету их разногласий:
– Тело Христово. Присутствует ли оно в таинстве?
Говоря «corpus Christi», король благочестиво касается рукой края шляпы.
Ламберт примечает этот жест, и его плечи опускаются.
– Ваше величество столь учены, столь мудры…
– Ламберт, Николсон, – перебивает король, – я пришел сюда не выслушивать лесть. Просто отвечайте.
– Святой Августин говорит…
– Я знаю, что говорит Августин. Я хочу услышать ваш ответ.
Ламберт морщится. Он стоит на одном колене и не знает, когда можно встать. Такую пытку он устроил себе сам. Король смотрит на него в упор:
– Ну? Что вы скажете? Это Тело Христово, Его кровь?
– Нет, – говорит Ламберт.
Стивен Гардинер легонько хлопает себя по колену. Епископ Стоксли говорит:
– Можно складывать под ним костер. Чего тянуть?
У короля вспыхивают щеки.
– А как насчет женщин, Ламберт? Позволено ли женщине учить?
– В случае нужды, – отвечает Ламберт.
Епископы стонут.
А слово «пастор», спрашивает король, как Ламберт его понимает? Слово «церковь»? Слово «покаяние»? Нужна ли верным устная исповедь священнику? Считает ли он, что духовным лицам можно вступать в брак?
– Да, – говорит Ламберт. – Каждый человек должен жениться, если он не чувствует призвания к безбрачию. Апостол Павел ясно об этом говорит.
Роберт Барнс тихонько просит его извинить. Встает, идет по ногам ученых богословов.
– Милорд архиепископ, – говорит король, – докажете ли вы Ламберту, или Николсону, его неправоту?
Кранмер встает.
Катберт Тунстолл подается вперед:
– Милорд Кромвель, почему у Ламберта две фамилии? Кажется, это смутило короля не меньше еретических взгля-дов.
– Полагаю, он сменил фамилию, дабы избежать преследования.
– Хм… – Тунстолл вновь опускается на скамью. – Лучше бы он сменил взгляды.
Кранмер на ногах, растерянный:
– Брат Ламберт…
В задних рядах кричат, что его не слышно.
Возвращается Роберт Барнс. Снова идет по ногам. Извините меня, милорды, извините. Лицо зеленое, как будто его вывернуло. Может, и правда вывернуло. Кранмер говорит:
– Брат Ламберт, я приведу некоторые цитаты из Писания, которые, я полагаю, доказывают вашу неправоту, и если вы признаете, что тексты эти убедительны, то, полагаю, должны будете согласиться с мнением короля и моим. Если же нет…
