– Не будем отчаиваться, – предлагает епископ Даремский. – Подождем. Природа свое возьмет.
Норфолк делает удивленное лицо: Тунстолл же не друг «немцам»?
Тунстолл говорит:
– Я не нахожу в даме никаких изъянов. Во что бы ни верил ее брат, сама она не лютеранка. И быть может, ради блага Англии пора закончить наши споры и объединиться вокруг королевы.
Норфолк говорит:
– Если бы Генрих днем проводил время на воздухе, он лучше бы показал себя ночью. Сидение с книгой у камина тут не подмога.
– Разве что книга скабрезная, – замечает Фицуильям.
Эдвард Сеймур говорит:
– Во дни моей сестры у него таких затруднений не было.
– Или вы о них не знали, – говорит Норфолк.
– Но ее король любил, – тихо произносит Кранмер.
Норфолк фыркает. Сеймур говорит:
– Да. Тот брак был по любви, этот ради политики. Однако я согласен с епископом Тунстоллом. Мне нечего против нее сказать.
Рич говорит:
– Кроме того, что она ему не нравится.
Епископ Сэмпсон говорит:
– Памятуя, каков наш король, вы затеяли рискованную игру, лорд Кромвель.
Он сухо отвечает:
– Я руководствовался благими побуждениями и действовал с его полного согласия и одобрения.
Кранмер говорит:
– Возможно… и это всего лишь мои личные мысли…
– Не заставляйте нас их из вас вытягивать, – говорит Фицуильям.
– …некоторые полагают, что всякое соитие – грех…
– Вряд ли король входит в их число, – благодушно замечает Тунстолл.
– …хотя грех, который Бог по необходимости простит, но приступать к соитию следует не только с желанием зачать дитя…
– Которое у короля, безусловно, есть, – вставляет лорд Одли.
– …но и ради чистого слияния сердец и душ, происходящего из добровольного согласия…
– Ничего не понял, – признается Суффолк.
– И значит, если у него или у нее есть некие опасения в душе или в сердце, то для щепетильной натуры могут возникнуть преграды…
– Какие преграды? – перебивает Одли. – Вы про ту давнюю помолвку?
Кранмер шепчет:
– Король много читал Отцов Церкви…
– Поздних комментаторов, – возражает Сэмпсон. – Которые не всегда на пользу, ибо обсуждают, как именно и чем грешит мужчина, соединяясь с женщиной. Но грешит всегда.
– Что, даже с женой? – изумляется Суффолк.
Сэмпсон отвечает с мрачным ехидством:
– Возможно, да.
– Чушь собачья! – восклицает Норфолк. – Кромвель, в Писании это есть?
– Почему бы вашей светлости не почитать его самому?
Одли откашливается. Все советники поворачиваются к нему.
– Просто для ясности. Его неспособность…
– Или нежелание, – добавляет Кранмер.
– …или нежелание – как-то связано с бумагами из Клеве? Или нет?
– Сомнения бывают разного рода, – неопределенно отвечает Кранмер.
– Так если добыть бумаги, это исправит дело? – спрашивает Рич.
– Хуже точно не будет, – говорит Сэмпсон. – Конечно, пока они придут, наступит Великий пост. А он не станет спать с ней Великим постом.
– Нам не следует вести подобные разговоры, – строго говорит Суффолк. – Мы мужчины, а не кумушки. Это неуважение к нашему государю.
Фицуильям хлопает ладонью по столу:
– Вы знаете, что он винит меня? Говорит, я должен был остановить ее в Кале. Я написал ему, что у нее царственные манеры, и это правда. Больше ничего не обсуждалось. Я что, должен был ощупать ее груди и отправить свое о них мнение с гонцом?
Открывается дверь. Это Зовите-меня, и лицо у него такое, будто он ступает по раскаленным камням.
– Прочь! – рычит Норфолк. – Вы прерываете совет!
Зовите-меня говорит:
– Король. Он идет сюда.
Они встают, скрипя ножками стульев. Генрих обводит их взглядом:
– Спорили?
– Да, – печально отвечает Брэндон.
Он перебивает:
– Ваше величество справедливо ценит согласие. Однако я никогда не приду к согласию с теми, кто дает дурные советы.
Чарльз Брэндон говорит:
– Но очень хорошо, что вы к нам присоединились, сэр. Мы вас почти не ждали. Мы очень рады вас видеть. Мы…
– Довольно, Чарльз, – отвечает Генрих. – Надо поговорить о герцоге Баварском и его сватовстве.
– Дай ему Бог здоровья, – говорит Брэндон; как будто молодой герцог болен.
– Милорд хранитель малой печати, – говорит король, – вы ведь с герцогом Баварским посещали леди Марию? А затем ее перевезли в замок Бейнард, где они с герцогом могли немного пообщаться, в сочельник, если не ошибаюсь?
Король говорит так, будто это некая загадка, которую надо распутать. Он согласно кивает: да, все так. Филип хотел подарить Марии большой крест с алмазами, но советники не разрешили. Ведь если до свадьбы не дойдет, такой дорогой подарок придется вернуть? Это сложный вопрос дипломатического протокола. Ювелирам велели изготовить крест подешевле.
Леди Мария гуляла с герцогом Филипом по зимнему вестминстерскому саду, где вся жизнь съежилась, втянулась в корни. Они беседовали: частью через переводчика, частью на латыни.
Когда Марии подарили крест, она его поцеловала. И Филипа. В щеку.
– Добрый знак, клянусь Богом! – говорит Брэндон. – Никого из нас она не целовала.
– Вы недостаточно знатны, – говорит король. – Последним, чья знатность такое позволяла, был предатель Эксетер. Как ее кузен.
Епископ Сэмпсон подается вперед, сводит брови:
– Филип же ей не кузен? А если кузен, то насколько близкий?
Он делает себе мысленную пометку: проверить.
Генрих говорит:
– Мне представляется, что этот брак очень укрепит нашу дружбу с Германией.
Молчание. Король чуть заметно улыбается; умение изумить советников – предмет его гордости.
– Я жертвую собой ради Англии, так отчего моей дочери не поступить так же? Если я могу плодиться в интересах страны, то может и она. Кромвель заверил меня, что в Баварии ей будет хорошо. Он вечно дает мне заверения, только из них пока ничего не вышло. Епископ Сэмпсон, может, съездите к Марии, подготовите ее к свадьбе?
Сэмпсон стискивает губы и через силу кивает.
Он, Томас Кромвель, говорит:
– В Европе утверждают, что брак уже заключен, причем против воли дамы. Воэн пишет, весь Антверпен об этом судачит. Марильяк в этом уверен либо притворяется, будто уверен. Франциску уже сообщили.
