– Ничего такого, что мы сумели бы понять.
– Когда вы забрали меня из дома Мора, у меня и мысли не было, что я буду смотрителем такой зверюги.
Он обнимает юношу за плечи. Дик Персер – сирота; Томас Мор и епископ Стоксли выследили его отца, поставили к позорному столбу, ославили как еретика; их жестокое обращение, он уверен, и свело несчастного в могилу. Томас Мор гордился тем, что взял мальчика в дом, гордился и тем, что поркой выбивал из него ересь. Сэр Томас хвалился, что ни разу не ударил собственных детей, даже перышком. Однако на чужих детей его доброта не распространялась.
Он сам, вне себя от ярости, заявился к Мору. Не отправил слугу, не стал дожидаться в прихожей, когда Мор соблаговолит его принять.
– Я пришел за сыном Персера. Отдайте его мне, или я подам на вас жалобу за побои.
– Что? – удивился Мор. – За то, что я наказал провинившегося ребенка у себя в доме? Вас поднимут на смех, мастер Кромвель. Так или иначе, негодник сбежал. По счастью, он прихватил лишь то, что на нем было. Иначе пришлось бы его арестовать.
– Я слышал, он прихватил с собой ваше благословение. Следы видны.
– Наверное, он убежал к вам, – сказал Мор. – Где ему искать убежища, как не под кровом у еретика?
– Я могу вчинить вам иск о клевете, – ответил он; один юрист другому.
– Вчините, – сказал Мор. – Факты выйдут наружу. Ваши связи с контрабандой книг. Ваши сомнительные знакомства. Антверпен, все такое. Нет… идите домой, найдете мальчишку у себя под дверью. Куда еще ему идти?
В порт, думает он, в доки. Наняться на корабль. Как я когда-то. Не худший выбор. А может, и худший.
Теперь он платит Дику Персеру двенадцать фунтов в год. И четыре пенса в день за попечение о леопардице.
Он идет к лорду Рэтленду, гофмейстеру королевы. Разговаривают обиняками, но лорд Рэтленд ясно дает понять, что не вмешивается в постельные дела.
Он предлагает лорду Рэтленду поговорить со своей женой. Леди Рэтленд беседует со старшей из немецких фрейлин. На следующий день Анна снимает немецкий чепец и появляется во французском арселе, который изящно обрамляет ее лицо, открывая прекрасные белокурые волосы надо лбом.
Он спрашивает Джейн Рочфорд:
– Есть способ сделать цвет ее кожи посвежее? Король постоянно вспоминает Джейн.
– У Джейн цвет кожи был не свежий, а мертвенно-бледный, будто она живет под алтарной пеленой. Не то чтобы она была такая уж святая. Она запугивала Анну Болейн.
Мэри Фицрой говорит:
– Королеве не с чего сиять, милорд. Она слышит, что король несчастен, и чем больше английских слов узнает, тем больше будет требовать объяснений.
– Вряд ли она будет что-нибудь спрашивать, – встревает маленькая Кэтрин Говард. – Ей рассказали, что с первой женой король развелся оттого, что та громко по-латыни молила Господа его простить. И казнил Анну Болейн за то, что она сплетничала и кричала. А третья жена была любимая, потому что почти не открывала рта. Так что она старается быть как Джейн. Только не умереть.
Рочфорд говорит:
– Может, вы хотите сами вымыть ее и одеть? Мы поставим ее перед вами голой, а дальше вы сами.
Он говорит:
– Если она доверит вам свои мысли, скажите мне.
Через переводчиков он узнает, чего Анна ждет от брака. Ее родители женились не по любви, но стали любящими супругами. Они писали друг другу стихи. Ей известно, что король в юности сочинял стихи, и она гадает, когда он напишет что-нибудь ей.
Клевские послы спрашивают:
– В прошлом, когда ваш король был без жены, заводил ли он любовниц?
– Наш король добродетелен, – отвечает он.
– Не сомневаемся, – отвечают послы. – Хотя возможны и другие причины.
Он говорит Фицуильяму:
– Посоветуйте королю проявить нежность на людях.
– Лучше вы, – отвечает Фиц.
– Нет, вы.
Фиц стонет.
Позже в тот же день, в присутствии всего двора и немцев, король требует к себе королеву и берет ее за руку:
– Идемте, дорогая мадам. – Смотрит на советников; те хотят, чтобы он продолжал.
Он привлекает ее к себе. Лоб Анны упирается в его грудь, расшитую драгоценными камнями. Генрих держит крепко, как если бы она противилась. Сжимает хватку, как если бы она вырывалась.
Тело Анны напряжено, распластано. Рот – глубоко в его мехах. Она пытается сдвинуться в сторону, чтобы дышать. Сжимает опущенную руку в кулак. Запрокидывает голову, охает. Затем, спиной к зрителям, затихает.
Грегори шепчет:
– Может, он ее задушил?
Ризли говорит:
– Ваше величество… не лучше ли…
– Что? – Генрих отпускает королеву. Отступает на шаг, точно говоря: вы видели, я старался.
Анна пятится, будто ноги плохо ее держат. Скользит взглядом по Фицуильяму, по Грегори, по лицам тех, кого знает, затем неуверенно делает к ним шаг, протягивая руку, обмякшую, словно пальцы переломаны. На щеке красным клеймом отпечаталась золотая королевская цепь.
В конце января Уайетт исполнил приказ, который слали ему из Лондона с каждым гонцом, с каждым кораблем: заронил семя раздора между императором и Франциском.
На торжественном приеме Уайетт предстал перед Карлом и спросил: почему вы не держите обещаний? У нас есть соглашение о выдаче преступников, однако английские изменники беспрепятственно проезжают через ваши земли к чудовищу Полю. Вы настолько неблагодарны после всего, что сделал для вас наш король?
– Я? Неблагодарен?
Первый дворянин христианского мира багровеет от ярости. Потрясенные советники сбиваются в кучу и перешептываются. Один выступает вперед:
– Быть может, мы неверно вас поняли, мсье Гуйетт? Или вы употребили не то слово? В конце концов, французский вам не родной.
– Я прекрасно владею французским, – отвечает Уайетт. – Однако, если желаете, повторю по-латыни.
Карл подается вперед. Как смеет ваш господин употреблять такое слово, «неблагодарен»? Как смеет посол жалкого островка еретиков и овец обвинять в неблагодарности императора? Король, низшее существо, не должен ждать благодарности. Император Священной Римской империи стоит высоко над обычными королями. Их место – у его ног.
Уайетт отступает на шаг:
– Все сказано, сударь.
Желая оскорбить Генриха, император оскорбил всех государей, включая своего французского союзника.
Когда приходит письмо Уайетта, мастер Ризли зачитывает его вслух.
– Чисто пьеса! – восклицает Уильям Кингстон.
Советники неуверенно улыбаются.
Между Франциском и Карлом есть старые счеты, которые могут полыхнуть от малейшей искры. Как только огонь разгорится и спалит их соглашения, англичане вздохнут свободно.
