Он хочет спросить, содержание на какое время? Кингстон отвечает без вопроса:
– Король оплатит все, что будет потребно. Срок не указан.
До вчерашнего дня у него были свои деньги. Теперь он нищий и живет на королевское подаяние.
Кингстон продолжает, словно о чем-то неважном:
– Здесь ваш молодой человек.
У него падает сердце.
– Грегори?
– Я хотел сказать, Рейф Сэдлер. Вернее, государственный секретарь сэр Рейф. Вечно забываешь эти последние назначения. И нет, Боже вас сохрани, он не под арестом. Я хотел сказать, он пришел осведомиться о ваших нуждах.
Рейф, во всем черном, спарился от жары.
– Доброе утро, сэр. Ветер совсем улегся. Снаружи печет, как в августе. Говорят, все лето такое будет. Нам не угодишь, да? Тепло, холодно, мы всегда жалуемся.
Взгляд мечется туда-сюда по комнате – Рейф не в силах смотреть ему в лицо. Снимает шапку, мнет, тискает в пальцах бархат.
– Рейф, – говорит он, – иди сюда. – Обнимает его. – Кингстон меня напугал, я решил, что тебя арестовали.
Рейф осторожно трогает его за рукав, будто проверяет, по-прежнему ли он человек из плоти и крови.
– Думаю, и арестовали бы, да только король не хочет перебоя в делах. Я сам не знаю, на каком я свете. Сегодня рано утром отправил Хелен с детьми из Лондона.
– За тобой будут следить. – Он садится. – Я болен, Рейф. Дышать тяжело. Чувствую себя раздавленным. Кингстон говорит, надо привыкать.
– Это потрясение, сэр. Я сам не знал, что происходит, иначе бы как-нибудь вас предупредил. Когда мы шли в совет, меня нарочно отвлекли по какому-то пустяшному делу, а потом я поворачиваю в вашу сторону и вижу стремящуюся прочь толпу. Одли говорит мне: «Ваш господин арестован, я иду в парламент об этом сообщить». Он был готов заранее, у него в кармане лежала написанная речь. Ждал только известия от стражи.
Он думает, я не успел вступить в лодку, как меня повезли через реку Стикс.
– И как парламент воспринял новость?
– Молча, сэр.
Он кивает. Должно быть, в обеих палатах изумились, что человека, которого в апреле сделали графом, в июне вышвыривают пинком, будто пса, укравшего мясо. Впрочем, членам парламента и не положено понимать Генриха. Король не отвечает перед низшими, своими подданными, а только перед Всевышним – если еще отвечает. Послушать Генриха, Господь должен быть благодарен за все, что Генрих сделал для Него в последние годы: перевел Его книгу, пустил Его в народ.
Рейф говорит:
– Эдвард Сеймур тут же отправился к королю просить за Грегори.
– А за меня он просил?
– Нет, сэр.
– А кто-нибудь за меня просил?
– Да. Но я не слышал.
– И Кранмер не просил?
– Кранмер пишет королю письмо.
– Попытайся разузнать для меня, что в этом письме. – Он опускает голову. – Когда я думаю про Зовите-меня… Гадаю, что его понудило… Наверное, я ждал такого от Рича. Хотя я был добр к обоим.
Рейф имеет полное право сказать, я вам с самого начала советовал не доверять Зовите-меня. Однако говорит он другое:
– Все те годы, что мы его знаем, он старался показать нам свой несчастливый характер. Как он вечно не находит себе места от беспокойства, как гложет его зависть. Он предупреждал нас насчет себя.
– На самом деле всему виной мое самомнение. Я не думал, что кто-нибудь предпочтет мне Гардинера.
– Гардинер ему угрожал. Но это вам известно. Что до Кошеля, он бежит за тем, кто сегодня в победителях.
– Скажи Грегори быть настолько смиренным, насколько он сочтет нужным. Его будут допрашивать. Пусть говорит то, что они хотят услышать. И Ричард тоже.
– Ричард в ярости. Хотел идти прямиком к королю.
– Скажи ему, чтобы ничего такого не делал. Пусть сидит тихо и держится подальше от Грегори, и пусть оба держатся подальше от тебя. Не давайте повода обвинить вас в заговоре. Я знаю, как работает мысль Генриха.
Еще произнося эти слова, он думает, нет, все-таки не знаю, иначе не оказался бы здесь. Отдаление от друзей не спасет Грегори. Деньги за границей не спасут. Остается одно – покоряться Генриху во всем, пока его кровожадность не пойдет на спад.
– Как Грегори это перенес?
Ему видится, что Грегори плачет навзрыд, безутешно, как маленький ребенок.
– Опечалился, сэр.
Опечалился? Впрочем, скажи ему кто в детстве: «Твоего старика завтра повесят», он бы не опечалился. Он бы сказал: «Приду пораньше! А пироги будут продавать?»
Он говорит:
– Король дал понять, к каким обвинениям мне готовиться? Или, может быть, Одли?
Рейф отводит взгляд:
– По всему, это будет в основном насчет Марии. Что вы якобы хотели на ней жениться. Король решил наконец прислушаться к слухам. Написал о них Франциску, собственноручно, как мне сказали. Послал за Марильяком – объяснить ему ваш арест. Хотя, думаю, Марильяк бы сам все королю объяснил, потому что французы и распускали эти слухи.
– Начал Шапюи.
– Возможно. Кто знает, где они зародились? Может, у Марии в голове. Я бы не удивился. Она очень странная.
– Нет, – говорит он, – я убежден, она к этому непричастна.
– Вы всегда думали о ней лучше, чем она заслуживает. Вряд ли она шевельнет ради вас пальцем, сэр, хотя, как нам всем известно, вы спасли ей жизнь. Генрих верит – но я не понимаю, как он может в такое верить, – что вы намеревались на ней жениться, свергнуть его и стать королем.
– Бред! Как он мог такое подумать? Как бы я это осуществил? Как я мог о таком хотя бы помыслить? Где моя армия?
Рейф пожимает плечами:
– Он боится вас, сэр. Вы его переросли. Стали больше, чем дозволено слуге или подданному.
И вновь история кардинала, думает он. Вулси сгубили не поражения, а победы, не ошибки, а обида на то, как он велик.
Он спрашивает:
– Мои книги забрали?
– Скажите, какие вам нужны, я принесу.
– Найдешь мою древнееврейскую грамматику? Николя Кленар из Лёвена. Она у меня в Степни. Давно хотел ее изучить, да все времени не было.
Кленар советует усвоить главные правила, прежде чем переходить к частностям. Говорят, по этой книге можно выучить начатки языка за три месяца. Возможно, я столько не проживу, думает он, но стоит хотя бы начать.
Двенадцатое июня, первый допрос.
– Начнем с пурпурного атласного дублета, – говорит Ричард Рич.
Ричард Рич сидит в одном конце длинного стола, Гардинер и Норфолк расположились на почетных местах, а государственный секретарь Ризли беспокойно ерзает на другом конце.
