– До последнего времени я не думал, что вы такие товарищи, – говорит он, когда Гардинер и Норфолк усаживаются. – Прежде вы скорее обменялись бы оскорблениями, чем сели за стол по-дружески.
– Мы не всегда были едины во взглядах, – говорит Норфолк, – но одно у нас с Винчестером общее: когда мы чуем правду, мы идем по следу. Так что берегитесь, Кромвель. Что мы подозреваем, то мы из вас вытянем, так или иначе.
Угроза грубая, неприкрытая.
Он говорит:
– Я расскажу вам правду, какой ее знаю. Ничего другого вы от меня не дождетесь.
Гардинер острит перо:
– Говорят, Истину рождает время. Хотел бы я, чтобы время плодилось, как кролики. Мы бы скорее достигли цели.
Входит писарь. Он приветствует его по-валлийски:
– Доброго тебе утра, Гвин. Славная солнечная погодка.
– Ну уж нет! – рычит Норфолк. – Прогоните его и позовите другого.
Гвин забирает свои принадлежности и уходит. Довольно долго ищут писаря, который устроил бы Томаса Говарда и с которым Кромвель не был бы знаком. Наконец все улажено.
Ризли говорит:
– Вы продолжите, Рич? Про дублет?
Рич кладет руку на свои бумаги, словно на Евангелие:
– Вы же понимаете, сэр, что я задаю вам эти вопросы по долгу службы и лично не питаю к вам зла.
Рич заранее себя выгораживает – значит, думает, что Генрих может его вернуть. Он говорит:
– Можно мне увидеться с королем?
– Нет, клянусь Богом, – отвечает Норфолк.
Ризли говорит:
– Это последнее…
Рич говорит:
– Что навело вашу милость на такую мысль?
Он снимает перстень с рубином:
– Это подарил мне король Франции.
– Вот как? – Норфолк кричит писарю: – Эй ты, записывай!
– И тогда я передал перстень королю. Который позже соблаговолил вернуть его мне, сказав, что это будет между нами знак и, если я когда-нибудь пришлю ему данный перстень, даже если у меня не будет печати, даже если я не смогу писать, он поймет, что послание от меня. Так что я отправляю этот перстень ему.
– Но чего ради? – спрашивает Гардинер.
– Разумный вопрос, – говорит Рич. – Король знает, где вы. Знает, кто вы и что вы.
– Перстень напомнит королю, как я ему служил, прилагая все силы и способности. Как я надеюсь служить ему еще много лет.
– Вот это нам и предстоит тут решить, – говорит Рич. – Служили вы ему или нет. Обманули ли вы его доверие, как он полагает, и посягали ли на его трон.
Надо как-то убедить Рича, думает он, и Ризли тоже, что, если Генрих дарует мне свободу, я не стану им мстить. Иначе они уничтожат меня от страха.
– Каким образом посягал? – спрашивает он тоном светского разговора.
– В Остин-фрайарз нашли письма, – говорит Гардинер. – Опровергающие ваши уверения, будто вы верный и безобидный подданный.
– Явные доказательства измены, – подхватывает Норфолк.
– Я жду, когда вы расскажете мне, что это за письма. Я ведь не могу угадать, что за фальшивки вы изготовили.
– Это лютеранские письма, – говорит Рич. – Письма от самого Мартина и его еретических собратьев.
– От Меланхтона? – спрашивает он. – Король сам ему писал.
Гардинер свирепо хмурится:
– А также от немецких князей, побуждающие вас к действиям, губительным для короля и страны.
– Там нет таких писем, – говорит он. – Они никогда не существовали, а если бы существовали…
– Логика крючкотвора, – перебивает Норфолк.
– …а если бы существовали и в них бы содержалась крамола, стал бы я держать их в доме, где вы их сможете найти? Спросите Ризли, что он думает.
Гардинер смотрит на Зовите-меня.
– Что я думаю… – мямлит тот, – что я на самом деле… – И умолкает.
– Продолжайте, – говорит он. – Или вы ждете, что я составлю повестку и буду вести собрание? Мне казалось, вы хотели что-то узнать про мой гардероб.
– Да, дублет, – говорит Рич. – Мы начнем с него, а к изменнической переписке вернемся, когда мастер Ризли придет в себя. Во дни кардинала вы имели в своем гардеробе и публично носили дублет пурпурного атласа.
Он не смеется, потому что видит, к чем они клонят.
Норфолк вопрошает:
– Что дало вам право носить пурпур? Это привилегия монархов и князей церкви.
Рич говорит:
– Возможно, он был малиновый? Если малиновый, то это простительно.
Ризли говорит:
– Я сам его видел. Он был пурпурный. И более того, вы носили соболя.
Он думает: куда хуже тех прекрасных соболей, что я покупал позже.
– Я мерзну. К тому же они были дареные. Мне подарил их клиент, не знающий наших порядков.
Рич сводит брови; ответ сулит столько многообещающих путей, что он не знает, какому следовать.
– Когда вы говорите «клиент», вы имеете в виду иностранного государя?
– В ту пору государи не присылали мне даров.
– И все же, – говорит Гардинер, – даже если ваш клиент не знал наших порядков, вы-то их знали.
Норфолк гнет свое:
– Не по чину и положению вам было рядиться так, будто вы уже граф.
– Верно, – отвечает он, – но отчего вашу милость смущает то, что не смущало короля? Он не желал, чтобы его приближенные ходили в дерюге.
Норфолк говорит:
– Дублет – лишь один пример вашей непомерной гордыни. Оскорбительны не только ваши наряды, но и ваша речь. То, как вы держитесь. Как перебиваете короля. Перебиваете меня. Унижаете посланцев великих государей. Они приходят к вам, а вы велите слугам отвечать, что вас нет дома. После они узнают, что вы в саду катали шары! Они понимают, что ими пренебрегают.
– Кстати, о послах… – начинает Рич.
– Не сейчас! – рявкает Гардинер.
Норфолк говорит:
– Король доверяет вам высокую должность. И вы отбрасываете все установленные правила. Ставите подпись на клочке бумаги, и тысячи фунтов выплачиваются по одной вашей писульке. Лезете в любое королевское дело. Отменяете решения совета. Диктуете государственную политику. Читаете чужие письма. Подкупаете чужих слуг. Забираете себе чужие обязанности.
– Я действую, когда надо действовать. Иногда правительство должно работать быстро. – Он думает: я не могу ждать столько, сколько ворочаются ваши мозги. – Мы должны предвосхищать события.
– Не понимаю, как это возможно, если только вы не обращаетесь к колдунам, – говорит Рич.
