Посол не включается в игру, лишь мрачно замечает:
– Почему она считает вас другом? Должно быть, это идет от ее матери. Единственное объяснение. После всех трудов… – Шапюи резко обрывает себя, он разгневан и пристыжен. – Если она вам доверяет, придется и мне вам довериться. Что за наказание!
– Вам следует убедить ее подчиниться отцу и уладить все с императором. Он должен дать ей благословение.
– К несчастью, я не держу императора в кладовке, чтобы всякий раз спрашивать у него разрешения.
– Разве нет? Так повесьте там его портрет. Со временем вы научите его вам отвечать.
Ему кажется, внизу кто-то топает.
– Ш-ш-ш.
Он встает, кричит в пролет:
– Кто там?
Посол подбирается, готовый при любой опасности спуститься с башни. В окне нет стекла, меркнущий свет окрасил кирпичную кладку слабым румянцем.
Ответа нет. Настоятель Болтон не озаботился тем, чтобы выстроить высокую стену или укрепить изгородь. Злоумышленнику ничего не стоит согнуть иву или акацию, раздвинуть податливую лещину и проникнуть внутрь. Он кладет руку на сердце, нащупывая кинжал между шелком и льном.
– Оборонять башню нетрудно, – замечает он. – Даже садовую. Просто сбрасываешь всех сверху.
– Уверен, вам понравится, – говорит Шапюи. – Говорят, вы подрались с советником Фицгийомом. Томас, какой вы еще ребенок.
– Кристоф? – зовет он, его голос закручивается в каменной спирали. – Ты здесь?
Эхом приходит ответ:
– А где еще мне быть?
Кристоф удивлен. Юноша всегда настороже, не зря все детство провел среди воров. Когда Кристоф не исполняет его поручений, он садится на корточки, прислонившись спиной к стене, опускает голову и, кажется, дремлет, но уши держит востро и незаметно зыркает по сторонам.
– Никого нет, – успокаивает он посла, – только Кристоф.
Шапюи откидывается в кресле.
– Ешьте клубнику, – говорит он. – Напишите в Рим.
– Не доверяю я этому фрукту. Почему вы едите его сырым? – Шапюи хмурится. – Chez-moi
[16] его запекают в тесте.
– Папа простит ее, если для нее это вопрос жизни и смерти. Скажите, что получите для нее отпущение грехов. Если беспокоитесь о цене, я сам улажу этот вопрос с Римом.
– Я больше беспокоюсь о том, что у меня случится несварение. И о том, что мои доводы ее не убедят.
– Отправляйтесь с утра, я выпишу разрешение. – Он наклоняется к послу. – Скажите ей, что, пока Анна Болейн была жива, Генрих никогда не восстановил бы ее в правах наследования. Но сейчас, если она готова к безусловному подчинению, фортуна может перемениться.
– Вы делаете Марии предложение? – Шапюи поднимает брови. – Я думал, Генрих предпочитает ей своего бастарда. Я думал, вы сами благоволите к Ричмонду. Что случилось?
– Нельзя посадить на трон Ричмонда, не вызвав ожесточенных споров. На ком бы ни был женат король – если он когда-либо был женат, – всему свету известно, что он никогда не состоял в браке с матерью Ричмонда. Что до новых наследников, то можно ли полагаться на живучесть младенцев? Скажите Марии: если она готова поступиться своими убеждениями, сейчас самое время позаботиться о будущем. – Он откидывается в кресле. – Да, после она будет себя презирать. Но такова цена. Скажите ей, время все залечит.
– Мне кажется, – говорит посол, – все ваши речи сводятся к одному: вы будете жить, если позволит Кромвель. Возможно, вы даже будете править, но только с позволения Кромвеля.
– Можете и так сказать. – Он начинает терять терпение. – Можете сказать что хотите. Я пришлю ей документ, который она должна подписать. Акт о повиновении. Ей необязательно его читать. Лучше не читать, тогда впоследствии она сможет от него откреститься. Но пусть его перепишут, король не должен видеть, что он составлен моей рукой.
– Разумеется. – Шапюи улыбается. – Она не глупа, вы же знаете.
– Скажите ей, что отныне я обещаю ей защиту. Она будет жить свободно как королевская дочь, и никто не заставит ее молиться так, как молюсь я, или отказаться от святых и обрядов. Но пусть знает: если не подчинится сейчас, она пропала. Я буду считать ее самой жестокой и неблагодарной из женщин. Я не стану препятствовать воле короля. И даже если случится чудо и она останется в живых, для меня она все равно что умерла. Я попрощаюсь с ней навеки. Никогда больше не появлюсь перед ней. Не взгляну на нее и не перемолвлюсь с ней ни словом.
Пауза.
– Ясно. – У посла язвительный вид. – Об этом лучше напишите ей сами. А я обещаю передать письмо.
– Спускаемся?
Вставая, Шапюи морщится и трет спину:
– Сначала вы, милорд. Мне потребуется время.
Он поднимает бумаги посла с мраморной столешницы:
– Позвольте мне.
Он спускается. На первом пролете бросает через плечо:
– Обещаю не заглядывать внутрь.
Кристоф на посту, в той самой позе, в какой он его воображал. Рядом в сумерках маячит тень.
– Добрый вечер, сэр, – мягко произносит тень. Это мастер Ризли с охапкой пионов в руках.
В гостиной с лазоревой плиткой, где пламя единственной свечи мерцает на синеве, он пишет первый черновик. Ему трудно вообразить себя королевской дочерью. На рассвете забирает черновик с собой в город и в первых солнечных лучах снова корпит над бумагой: робкий, дрожащий, покорный. Вероятно, черновиком следовало бы заняться в одиночестве, но не хочется слишком много о нем думать.
Он берет перо, проверяет острие:
– Это потребует самоуничижения.
Ричард Кромвель спрашивает:
– Мне привести кого-нибудь более способного?
– Ричард Рич знает толк в искусстве пресмыкаться, – говорит Грегори. – И Ризли умеет лебезить, если потребуется.
Он начинает: «Смиренно простираюсь перед вашим величеством…»
– А что, если так? «У ног вашего величества», – предлагает Грегори.
– Это слишком, – замечает Ричард.
– Возможно, но не грех и подольститься.
Он исправляет фразу:
– Только не вздумайте упомянуть, чем мы тут занимались, за пределами этой комнаты. Король должен думать, будто она сочинила сама. «Пишу вам, чтобы…» Чтобы что?
– «Чтобы открыть свое сердце… вручаю мою душу… всецело предаю мое тело… не желая иного положения, состояния, а равно статуса и способа существования, нежели тот, который ваша милость сочтет…»
– Словно учебник по праву, – говорит Ричард. – Одного, другого, третьего.
– Верно, не пойдет. Она же не судейский из Грейз-инн.
