Он начал читать письмо Поля. Жесткое, как она и сказала.
– Я едва знала моего бедного брата Уорика. Он был ребенком, когда Генрих Тюдор бросил его в темницу.
– Ради сохранения мира.
– Чтобы не потерять трон. Сказать по правде, наша ветвь куда ближе к трону, чем его.
– Но Тюдор выиграл сражение. Господь благословил его армию. Он завоевал Англию на поле боя.
– И никто из нас, – ответила она резко, – никогда не оспаривал его прав. Когда мой брат должен был взойти на эшафот, я была на сносях, но явилась ко двору, чтобы просить о милости. Я умоляла о дозволении надеть траур, совершить положенные обряды, которыми утешилась бы моя душа, – но за упокой изменника не молятся, по нему не носят черных одежд. Когда изменник умирает, всем надлежит смеяться.
– Вряд ли старый король на этом настаивал.
– Вы его не знали. В те времена никто не мог поручиться за свою жизнь. Когда нынешний Генрих взошел на престол, мы думали, что обрели землю обетованную. Он хотел уладить все несправедливости, вернуть отнятые права. К тому времени я вдовела уже несколько лет. Когда умер мой муж, мне пришлось занимать деньги на похороны. Генрих вернул мне состояние и титул. Он и Екатерина оказали мне несравненную честь воспитывать их дочь, их единственного ребенка, доверили вырастить из нее достойную супругу великому государю или подготовить ее к самостоятельному правлению. Генрих благоволил к моим сыновьям…
– И все они женились на богатых наследницах, – вставил он. – За исключением Рейнольда, который метит выше.
Она стояла к нему спиной, глядя во двор. Что бы там ни происходило, она явно находила это достойным пристального внимания.
– Я не понимаю моего сына. Я допускаю, что он проявляет неблагодарность, но ни в чем другом он не повинен. Он склонен к непорочности, к жизни в целомудрии. Он не испытывает желания вступить в брак.
– Даже с королевской дочерью?
– Не стоит судить всех по себе, Кромвель.
Она повернула голову, убедиться, что удар достиг цели.
– Все эти годы, – сказал он, – вы учились лицемерить. Сами сказали, что улыбались, когда хотелось плакать. Но ведь может быть и наоборот – вы плачете, когда хочется улыбаться? Так что, хотя вы вроде в замешательстве от поступка Рейнольда, как королю верить в вашу искренность?
Она разводит руками:
– Я лишь взываю к нашей общей истории. Я слабая женщина, никогда не носившая ни лат, ни кольчуги. На мне нет кирасы, только вера в Господа. Я беззащитна перед клеветниками, но верю в короля и его умение различать, кто достоин быть рядом с ним и служить ему.
– Однако на этом месте вы видите меня, – сказал он. – И задаетесь вопросом, разбирается ли Генрих в людях.
– Вы ему полезны. В этом я не сомневаюсь. И я не отказываю вам в праве именоваться новым титулом. Просто я стара и небыстро привыкаю к новому. Мы думаем о вас как о мастере Кромвеле.
– Что ж, – промолвил он мягко, – коли вы научились, как сами утверждаете, считать Тюдоров законными правителями Англии, уверен, вы научитесь думать обо мне как о лорде – хранителе малой королевской печати. А если я когда-нибудь забуду о своем низком происхождении, мне останется рассчитывать на нашу дружбу, мадам, и умолять вас указать мне мое место.
Это встряхнет тебя, подумал он. «Наша дружба» – тебе тошно это слышать. Да как он смеет, мальчишка из Патни!
Он сказал:
– Вы утверждаете, что у вашего сына нет намерения захватить власть. Однако хотеть этого могут другие. Другие могут строить заговоры в его пользу – в стране и за ее пределами.
Ее взгляд метался, словно птицы в лиловом полумраке гнезда.
– Вы говорите обо мне? Вы обвиняете меня?
– Знатным семействам не привыкать к переменам в своей участи. Десятилетиями они карабкаются вверх, враги сбрасывают их вниз, они низвергают врагов и приковывают цепями к своей триумфальной колеснице. Прежде было так, что, если вы цепляетесь за колесо Фортуны, оно вознесет вас так же высоко, как когда-то сбросило. Но тут появляюсь я и спихиваю вас на обочину. Имейте в виду, я могу это сделать.
– Есть такая пословица, – промолвила графиня, – справедливость которой освящена веками. «Чем выше заберешься, тем больнее упадешь».
– Мысль неглубокая, да и метафора подкачала. Ничего нового, колесо. Пришли новые времена. Ими управляют новые механизмы. Тем не менее, – он улыбнулся, – примите мои поздравления. Вы произнесли то, что хотел бы, но не осмеливается сказать вслух милорд Норфолк.
– Герцог – временщик, – промолвила она холодно. – Он забыл, что некогда на свете были лорды Норфолки, до того как этот титул перешел к Говардам.
– Однако на свете никогда не было лордов Кромвелей. До сегодняшнего дня. Вы надеетесь, что у нас нет будущего. Но в настоящем вам придется с нами считаться. Можете умолять или браниться, ваши женские чары на меня не действуют, равно как и приемы святых отцов. Если мужчин вашего семейства не пугает открытое противостояние, обещаю, что буду денно и нощно отстаивать интересы Генриха перед изменниками и папистами.
Сжав руки, графиня неподвижно стояла против света, ее голос заледенел.
– Я рада, что мы говорим без обиняков. Одному Господу ведомо, что замыслил Рейнольд против короля, но я никогда не чувствовала такой горечи: ни когда умер его отец, ни когда умирали мои дети. Я непременно ему об этом напишу. Уверена, вы прочтете мое письмо – до того, как оно пересечет границу, или после, – поэтому я вас больше не задерживаю. Однако я дам вам совет и прошу к нему прислушаться. Вы говорите о новых временах и механизмах. Так знайте: эти механизмы заржавеют еще до того, как вы пустите их в дело. Не пытайтесь сражаться с благородными семействами Англии. Вы проиграете битву еще до ее начала. Кто вы? Одиночка. Кто следует за вами? Черные вороны и стервятники. Не останавливайтесь, не то они сожрут вас живьем.
Ее тихий вежливый тон не оставлял возможности для ответа. Склонив голову, она вышла из комнаты.
Поле боя осталось за ним. Ее шкатулка для писем стояла открытая, но она была права – ему незачем было туда заглядывать.
Снаружи ждал эскорт во главе с Ричардом Кромвелем. Его люди вооружены дубинками и кинжалами, готовы наброситься на любого, кто позволит себе косой взгляд. От Даугейт до Остин-фрайарз рукой подать, но письма с угрозами приходят каждый день, иногда в стихах. Лондонцы, которые пихают их локтями, лондонцы, чьи равнодушные глаза скользят по ним, видят уважаемого торговца, что спешит в сопровождении домочадцев на городское собрание или обед, который устраивает гильдия. Но есть те, в чьей памяти запечатлелось его лицо, – так они утверждают, когда угрожают его убить. Хвала Господу, внешность у меня незапоминающаяся, думает он. Грубые черты, выпирающее брюхо, как у отца в лучшие дни, – только одет я получше.
Он говорит Ричарду:
– Я не обольщаюсь насчет графини. Ее сын годами скармливал наши тайны императору. Молодой Джеффри Поль, его брат, так часто бывал у Шапюи, что Эсташ попросил его держаться подальше.
