– Ваш отец был великодушным господином, – говорит он. – То, чем я обязан ему, не измерить деньгами. Он научил меня служить королю. Объяснил, как делаются дела, не на словах, а в жизни. Не то, что принято, а что происходит на самом деле.
– Он привлек к вам внимание короля. И вот результат.
Ей не по душе мое предложение, думает он, явно не по душе. Мне не следовало ей этого говорить, я нутром чувствую, что был не прав. Я стар для нее, я был слишком близок ее отцу, и теперь она считает меня родственником, словно мы брат и сестра.
Он говорит:
– Доротея, скажите, что принесет вам покой и довольство? Забудьте о моем сватовстве. – Против воли он улыбается, все еще пытается ее очаровать. – Хотя мне хочется верить, что для меня не все потеряно, пусть мое лицо и кажется вам уродливым.
– Ваше лицо не уродливо, – говорит она, – по крайне мере не так уродливо, как ваша душа и ваши дела.
Он все еще улыбается:
– Вам не нравится то, как я поступаю с монахами, и я могу это понять.
– Многие из моих сестер готовы снять рясу. Если монастырь распустят, они уйдут на следующий день. Дама Элизабет никогда не отзывалась о вас дурно. Говорит, вы ведете дела честно.
– Тогда… возможно, вас смущает моя вера. Я сторонник евангельского учения. Ваш отец меня понимал.
– Он все понимал, – говорит она. – В том числе, что вы его предали.
Он смотрит на нее, разинув рот. Он, лорд Кромвель. Которого ничем не удивишь.
– Когда моего отца сослали на север, он в тщетной надежде обрести милость короля писал письма, в которых просил французского короля вмешаться. А еще обращался к королеве, тогдашней королеве, Екатерине, умоляя забыть разногласия и не лишать его своей дружбы.
– Верно, однако…
– Вы сделали так, чтобы эти письма попали к герцогу Норфолку. Вы раздули из этого зловещий заговор. Норфолк передал письма в руки короля, и судьба моего отца была решена.
Некоторое время он не может вымолвить ни слова.
– Вы не представляете, как вы ошибаетесь.
Ее трясет от гнева.
– Вы станете отрицать, что на севере вы окружили моего отца своими людьми?
– Они служили ему, они ему помогали… Мадам…
– Они шпионили за ним. Побуждали его к необдуманным поступкам и словам, которые ваш хозяин-герцог толковал как измену.
– Господи Исусе. Вы считаете Норфолка моим хозяином? Моим хозяином был Вулси, и никто другой.
Успокойся, говорит он себе. Не будь торопливым садовником, который выпалывает траву, оставляя корни в земле. Он спрашивает ее:
– Кто вам это сказал и как давно вы в это верите?
– Я всегда в это верила. И буду верить, что бы вы ни придумали в свое оправдание.
– А если я представлю вам доказательства, что вы ошибаетесь? Письменные?
– Я слышала, вы мастер создавать подделки.
– Вы слишком много слышали. Вы говорили не с теми людьми.
– Вы злитесь. Невиновный спокоен.
Только не надо говорить мне о невиновности. Я погубил тех, кто оскорблял вашего отца, чтобы другим было неповадно. Можете назвать невиновными их. Я выдернул их из-за карточных столов, стащил с теннисных кортов и вытолкал из танцевальных зал. Я поженил каждого из них со злодеянием, о котором они едва ли задумывались, и отправил на утренний свадебный пир с палачом. Я слышал, как молодой Уэстон умолял сохранить ему жизнь. Обнимал Джорджа Болейна, когда тот рыдал и призывал Иисуса. Прислушивался к хныканью Марка за дверью. Я думал, Марк неразумное дитя, я должен спуститься и освободить его, а потом сказал себе, теперь его черед страдать.
– Если вы убеждены в своей правоте, – говорит он, – я больше не стану вам досаждать. Если, вопреки логике и доказательствам, вы продолжаете упорствовать в своем заблуждении, что мне остается? Я мог бы поклясться и с радостью сделал бы это, но вы решите…
– Я решу, что вы клятвопреступник. Те, кому я доверяю, сказали мне, что у Кромвеля нет ни чести, ни совести.
Он говорит:
– Когда те, кому вы доверяете, отступятся от вас, приходите ко мне, Доротея. Я никогда вас не прогоню. Для меня ваш отец стоял рядом с Господом, и любое дитя его плоти, любая душа, сохранившая ему верность, может на меня рассчитывать. Нет такой цены, опасности или усилия, которые покажутся мне чрезмерными.
– Заберите это, – говорит она, протягивая ему платок. – И книги, мне все равно, о чем они.
Он забирает подарки и оставляет ее в одиночестве. Стоит, прислонившись к двери, взглядом упершись в картину: страдалец припал к дереву, его голова, руки и сердце кровоточат.
Подбегает Ричард Рич:
– Сэр?
На лице Кристофа беспокойство.
– Хозяин, что она сказала?
– Мне кажется, я не плакал с Ишера, – говорит он. – Со Дня Всех Душ.
Рич говорит:
– Неужели не плакали? Вы меня удивляете. Тяжкие злоключения короля не выжали из вас ни слезинки?
– Нет. – Он пытается улыбнуться. – Когда король рассержен, он плачет за двоих, так что мои слезы без надобности.
– Но что заставило вас плакать? – спрашивает Рич. – Если мне дозволено…
– Лживое обвинение.
– Обидно, – замечает Рич.
– Ричард, вы же не думаете, что я предал кардинала?
Рич моргает:
– Мне это в голову не приходило. Вы же его не предавали, нет?
Он думает, предай я Вулси, Рич не стал бы меня винить. Какая польза от падшего властелина?
Он говорит:
– Если бы не я, кардинала погубили бы еще в дни первой опалы или заставили бы его побираться, как нищего. Ради него я подверг опасности свою жизнь, свой дом и все, чем владел. И если я имел дело с Норфолком, то лишь ради моего господина. Я никогда не жаловал Томаса Говарда, не жалую и теперь, никогда не был его человеком и никогда им не стану. И я не взял бы его на службу, даже если бы он пришел наниматься ко мне на кухню чистить кастрюли.
– И я, – говорит Кристоф. – Я вышвырнул бы его в канаву.
– В тот день в Ишере я плакал – незадолго до того умерли моя жена и дочери, пепел застыл в очаге, ветер задувал во все щели, – и души умерших вышли из чистилища, летали по дворам, дергали ставни в попытке проникнуть в дом. В те дни мы верили в это. Многие верили.
– Я и сейчас верю, – говорит Кристоф.
– Я думал, что выплакал все слезы, – говорит он, слушая собственный голос. – Вы знаете, что, когда Вулси был на севере, ко мне пришел агент торговцев тканями: «Кардинал задолжал нам больше тысячи фунтов». Я велел ему быть точным. «Одну тысячу пятьдесят четыре фунта и несколько пенсов». Я спросил: «Ради любви к нему сбросите пенсы со счета?» А он ответил: «Мои хозяева все сбрасывают да сбрасывают, снабжая его святейшество тканями для облачений и не получая прибыли, а речь идет о золотой парче».
