К Новому году Валера с Богословским торопились закончить альбом. Певец ожидал продолжения разговора о Зацепине или Дербеневе, но Никита Владимирович не проронил на трепещущую тему ни слова.
И, как назло, в один из дней пересеклись на «Мелодии» с Дербеневым. Леня, как всегда встретил приветливо, нагнал на улице:
– Ну ты как? Валерка?
– Потихоньку, – растягивая слова, отвечал Ободзинский устало и немного официально, – только с гастролей вернулся.
– Может, зайдем куда? Посидеть?
– Домой надо. Жена ждет. Ребенок, – отвечал, все больше раздражаясь на Леню за его добродушие. Но тот будто не замечал, продолжая улыбаться Валере, как родному.
– Лень… слушай, а чего Богословский так на Зацепина взъелся? – осторожно спросил певец, обходя тему, что в неугодные попал не только Зацепин.
– Ой, Валерк… Ну, почему нас вечно гоняют? Не знаешь, что ли? Молодые, деньги лопатой гребем. Да и потом… – Дербенев, усмехнувшись, махнул рукой, – Богословский же повздорил с Гайдаем после «Самогонщиков». И тот вызвал нас с Сашкой. А мы такой хит зарядили на «Бриллиантовой руке»!
– Что ж, ладно, спешу, Леня. Извини, – невольно напевая Дербеневскую «А нам все равно», Валера ускорил шаг.
Он никогда не думал, как скажет обо всем Лене. У них ведь многолетние отношения. Леня рассчитывает на него… Каким будет его лицо, когда услышит, что Ободзинский больше не будет петь его песни?
Словно в оправдание, вспомнился рассказ Зайцева о Таривердиеве. А если все-таки Богословский так обошелся с Таривердиевым? Тогда что сделает с Ободзинским? Откажи ему Валера сейчас, так и ежу ясно, что тот закроет проход на «Мелодию». Что тогда? Полный каюк. Разве есть, в конце концов, у него выбор? Надо быть дураком, чтоб упустить такие возможности. Он шел к этому столько лет.
Суета новогодних праздников оставила на потом скверные мысли. Валера купил дочери красивую куклу, для Нели в антикварном нашел золотой кулон-часы, выгравировал «Любимой жене», а после праздников Зуперман в Ижевске организовал Валере участие в сборных концертах.
Выступления начинались с полудня. Сперва проходили детские елки, а вечером – большое выступление для взрослых, после которого артисты и музыканты собирались друг у друга в номерах за большим столом с угощениями и выпивкой. Гулянье из-за стола перетекло во двор. И по ночным зимним набережным и мостовым, густо запорошенным снегом, разудалые артисты поехали на тройках.
– Как же сказочно красиво! – восторженно сказала Неля, когда проезжали мимо Свято-Михайловского собора. Все вокруг счастливые и пьяные бесовались, и Валере тоже казалось, что он пьян от самого воздуха. Звенели колокольчики на загривках лошадей. Они предвещали новую жизнь. Уже через несколько дней ему исполнится тридцать три! Возраст Христа. Все теперь начнется сначала. Новая квартира. Новые песни. Новая жизнь!
Когда полетели в Москву, кутеж плавно перешел в самолет. Накупив миниатюрных бутылочек с охотничьей водкой штоф, продолжили попойку. Волна безудержного веселья захлестнула и одного из пилотов. Артисты угощали без права на отказ.
Хоть время Вальпургиевой ночи еще не наступило, нечистая будто разгулялась, разбушевалась на небесном просторе, вовлекая в вакханальную пляску пассажиров. Пилоты, артисты, музыканты – все радовались друг другу, хохоча без причины, перекрикивали рев турбин, забыв обо всем на свете. Самолет, разрезая волны, плыл над пенным оранжевым морем облаков в волшебном свечении бортовых огней. Казалось, какая-то невидимая, магическая сила управляла воздушным судном и четко вела лайнер по заданному курсу.
Глава XXXII. Заветная вершина
1975
Ночь. В ожидании приближающегося рассвета, через весь Крымский мост к Театру Эстрады тянется очередь. В мерцающем свете фонарей кто-то устало переминается с ноги на ногу, кто-то хохочет, общается.
«Вновь, вновь золото манит нас», – тарахтит магнитофон.
Поклонники перешептываются, подтягиваются новые:
– Все за билетами на Ободзинского?
– Вставайте с нами, не прогадаете.
– Он же в Москве не бывает. По всем городам за ним мотаемся.
– Какой он, видали?
– Наверное, высокий красавец с голубыми глазами…
– Да ну бросьте, он маленький! Но голосина… Такой, что залы дрожат!
– Я после его концерта, как чумовой хожу. Что ни припев – чудо! Что ни песня, то глыба!
– Он запрещен был!
– Потому что неповторимый. Ни от кого не зависимый, кроме своего огромного таланта!
– Стихия! Равных нет. Скоро увидим!
– Главное, чтоб билетов хватило!
* * *
Днем Валера с Нелей и Зуперманом выдвинулись на концерт. Конная милиция в мундирах выстроилась от метро.
– Ты погляди, что творится… – изумленно проговорил Зуперман.
– Убийство просто, – выставилась в окно машины Неля.
Валера проезжал мимо напряженных лиц и улыбок. Они ищут его. Он обожаем. Во всем Союзе. А разговор с Тухмановым вышел скомканным. Валера едва успел проронить «мы не сможем работать. У меня условия», как тот отмахнулся холодно и пренебрежительно, как от навязчивой шавки. Да и ради бога. Много Валера не потерял. С другими запишется.
Стараясь сбросить с себя липучую «продажную шкуру», он снова перевел взгляд на очередь к театру и усмехнулся. Обожают они не его. Обожают образ, который он создал. Узнали б, какой он на самом деле, точно послали. Но ведь это он всех послал. И так было нужно. В конце концов, его жизнь. Кого хочет, того и посылает.
Выйдя из машины, он старался не смотреть на вожделеющую толпу. Вдруг кто-то прорвался сквозь раздирающую массу и вцепился ему в руку. Безумца оттеснили. Но Валера остался без пуговицы на рукаве дубленки.
– Хорошо хоть не разорвали, – отряхнулся и заторопился вперед.
В зале встречали бурно. Почти каждую песню узнавали, вскрикивали, подпевали:
– Спой «Что-то случилось», Валера!
– «Восточную»!
– «Карнавал»!!
Под конец поднялись с мест. Парни и девчонки рванули к сцене. Две оказались даже ничего, соблазнительные. Худенькие, а грудастые. Он представил, как они в порыве страсти стянут с себя маечки, и откровенно смотря на них, с придыханием на низких нотах застонал, зашептал, уходя в безумствующий чувственный крик:
– Stars in the sky will guide the way. The way. The wa-аy.
Оглушенные очаровательницы замерли, томно прикрыли глаза. Переполняемый плотским азартом, Ободзинский будто уже и не пел, а раздевал, брал и владел всеми в этом зале. Правитель, царь, бог. Его Москва. Теперь время собирать урожай.
И даже если он подлец, то подлец избранный, особенный, многогранный. Казалось, чем острее обнаруживались в нем циничность и сладострастность, тем правдивее и проникновеннее теперь звучало обнаженное, уязвимое:
