– Не буду я с тобой играть. Это разориться так можно!
Глядя на Мамиконова, отказались и другие. Вместо игры повели разговор о трудностях игры на каких-то дурацких кирилловских гармошках.
Валера зевал, вяло глядел на музыкантов и тут обратил внимание на Щеглова с Натальей:
– А вы чего вообще? Издеваетесь? – шутя обрушился на них. – Устройте людям праздник наконец и женитесь. Все равно ж вместе. Хоть будет повод ребятам водку попить!
Изумленные, Наталья с Юрой переглянулись. Валера не дал опомниться:
– Буду свидетелем со стороны жениха. А Борька со стороны невесты! Леньку вон уже поженили. У нас все ребята в коллективе женатые.
Музыканты поддержали, и Валера договорился, чтоб жениха с невестой расписали уже на следующий день. Но накануне церемонии сам идти передумал. Что за веселье, если все равно не выпить. А им и без него хорошо будет.
Лишь за полночь тихонько прокрался к номеру Щегловых, приставил ухо.
– Все, тихо, тишина! – послышался в номере у Щегловых зычный бас Мамиконова.
– Тарам! Славик, давай вместе! За грибами в лес девицы собрались, как взошли на почту, все там разбрелись, – путая текст, запел Толмачев.
– Как взошли на опушку леса, все там разбрелись, – складно подхватили остальные.
Прижавшись к стене, Валера усмехнулся. Устроил-таки людям праздник. А самого по-прежнему что-то свербило. Он просто обязан быть счастлив. Теперь же!
Он нагрянул к Зайцеву. Леня открыл полусонный.
– Лень, пошли ко мне. Скучно… – попросил певец.
– Валерик, я сплю. Какой скучно, у тебя концерт завтра!
– У меня люкс, Леня. Сто комнат! Там спи. Чего тут торчать одному?
Когда Зайцев перебрался к нему с вещами и засопел на диване, Ободзинский еще блуждал по темному номеру.
– Я вот Нельку отправил. А без нее тоска. Люблю я ее…
– Валера, спи, не бухти. Замучил меня!
Валера набрал Неле в ночи, когда луна осветила номер и желтый свет упал на спящее, тревожное лицо Зайцева.
– Нелюша! – зашептал певец, на этот раз прийдя в восторг от ее голоса. – Я дико соскучился. Как вы там? Как дочура, мама, отец? А я сегодня Юру с Наташей поженил!
Он был уверен, что в ответ услышит холодное, пустое «ничего», а так хотелось, чтоб и Неля была сейчас же счастлива, ведь у них есть все, о чем мечтали.
– Валеша! – воскликнула она радостно и, отметив про Щегловых, что «им давно пора связать себя узами брака», бодро заголосила: – Представляешь, тут вчера мой дядя приехал и перепутал дома! Вместо нас к Кобзону пришел! Поднялся на тринадцатый, позвонил в квартиру. Говорит, Неля тут живет? Ему, мол тут. Он попал на какое-то застолье, его там напоили, накормили! И только потом уж разобрались, что номера домов у нас поменяли и теперь пятый – это наш!
И Валера с Нелей заговорили совсем, как раньше: взахлеб, увлеченно перебивая друг друга.
– Мы сейчас на Зею, на комсомольскую стройку века едем! – шептал Валера. – Я так скучаю. Без тебя я сам себя не чувствую. А ты? Ты, Нелюша? Скучаешь по мне?
– Возможно…, – флиртующе посмеивалась она, и этот смех, эта неожиданно возникшая близость между ними казались главным счастьем, про которое Валера давно забыл.
* * *
По возвращении в Москву певец продолжил работу над альбомом. Неожиданно с новой песней позвонил Дербенев. Не найдя и не желая искать повода для отказа, Ободзинский взял, да и поехал на Алексеевскую. Устроились в комнате на диване. Леня воодушевленно рассказывал:
– Валерк, в песню влюбишься. Это твое!
– Невозможно сквозь горечь полынную возвратиться к началу дорог. И не просто уходят любимые. А уходит земля из-под ног, – увлеченно читал Валера строки – и что-то близкое, глубокое колыхали в нем эти слова.
У Дербенева оказалось тепло, душевно. Совсем, как бывало у Вильки или у Гольдберга. И Ободзинский подивился, как могло прийти ему в голову, слушаться какого-то Богословского… Он будет работать с кем считает нужным. Никто ему не запретит.
– Лень, шедевр! – выдвинув губу, оценил песню Валера. – А пропустят?
– Так мне ее пропустили уже! Дело за тобой.
Пятого мая поехали на «Мелодию» записывать шедевр. Продолжая работу с Дербеневым, певец сделал на студии песни к фильму «Между небом и землей».
– Одной задницей на два базара сидишь. – вмешался Никита Владимирович. – Хочешь, чтоб я пропустил твой альбом и помог, тогда решай, где ты и с кем.
– Я все давно решил, – фальшиво, заискивающе улыбнулся Ободзинский и оторопел: он ведь собирался сказать совсем другое…
– Мне этого не видно, – немного надменно разъяснил композитор.
И Валера снова приехал на Алексеевскую. Что сказать Дербеневу? Что хочет записывать альбом? Что с Богословским надежно? Что устал бороться и хочет просто жить?
Отсидевшись на лавке в соседнем дворе, решился. Последний рывок – и новая жизнь. Поедет в Юрмалу. Отдохнет. Приведет себя в чувства. Все наладится.
Поднялся на этаж, остановился перед дверью. И позвонил. Послышались шаги и звук открывающегося замка. Дверь распахнул Леонид.
– Валерка, заходи! – в пестрой рубашке, с выразительной, широкой улыбкой, поэт засуетился возле Валеры. Из комнаты вышла встретить певца и жена Дербенева – Вера.
– Я по делу. Поговорить, – сразу предупредил Валера.
– Пошли, чаю попьешь.
Ободзинский с легкой усмешкой оглядел их, вообразив, как они посмотрят на него, когда он скажет.
– Как доехал? На улице сегодня жара такая, все окна пооткрывали. Ты машину-то где поставил?
– Да тут, рядом с домом. – Валера прошел в ванну и, пока мыл руки, глядел на себя в зеркало.
– Ну и свинья же ты, Ободзинский, – проговорил с каким-то удовольствием.
В кухне неловко присел у стола против Лени. Вера готовила чай. Лучше сразу и без чая. Что ж, иногда приходится и свиньей быть.
– Лень. Ты не обижайся на меня. Но я твои песни больше петь не буду, – выпалил разом.
– Как? Валер… С ума сошел? – Дербенев ошарашенно уставился на певца. – У нас же с тобой только дела пошли, Валера! Ты чего?
– Понимаешь, ну мне не разрешают их петь, потому что ты не член союза. Я сам, тоже знаешь, никакой певец по образованию.
– И что? – эмоционально воскликнул Леня. – Да кто они такие вообще, кто тебе не разрешает?
– В общем… Мне с маститыми предложили записать пластинку. Я не буду называть имен, – твердо, даже бесчувственно проговорил певец.
– Валерка, ты понимаешь… это пустое. Ну, не надо так. Не делай этого, прошу тебя, не соглашайся!
– Лень! А что мне делать? Вообще не петь, что ли? Мне либо пой Тютькина, члена союза, либо не пой вообще! Что мне-то делать!
