Ободзинский достал еще пару таблеток и, не запивая, проглотил их, поймав себя на мысли, что принялся чего-то ждать. Но совсем не подумал о горле. Он стал ждать чего-то другого. И то, другое, наступило без промедления.
Через всю морскую гладь к горизонту узкой змейкой тянулась серебряная лунная дорожка. Отражаясь в иссиня-черном полотне, словно в зеркале, круглая луна иногда скрывалась за кучами облаков.
Ночной пейзаж стал неестественно ярок, словно художник написал картину люминесцентными красками. Все вокруг ожило и преобразилось. Певец зачарованно глядел минуту-другую на божье творение, воздавая дань единственному на планете, ни с кем не сравненному творцу. Наслаждаясь фантастическим живописным видом, он испытал легкость в теле, сродни невесомости. Казалось, за спиной распахнулись крылья и если только он захочет, то сможет взмахнуть ими и подняться в небо.
Сердце затрепетало. Ожили черты лица. Заиграли мускулы. Заулыбались глаза, легкие обожгло морским леденящим воздухом. Плечи расправились сами собой, а тело зазвенело радостной музыкой.
Он уставился в Бориса, задумавшись над тем, что даже этот человек стоит здесь неслучайно. Все не просто так. Все для чего-то. Каждый миг нашей жизни для чего-то очень важного.
– До чего ж красиво! – прошептал певец выразительно и громко, и помчался за Нелей. Он бежал, перепрыгивая через ступеньки, улыбаясь самому себе, своим мыслям, чувствам. Позабыв про дочь, забарабанил в комнату. Неля, отворив, выразила на лице недовольство:
– Ты что так стучишь? Ребенок только уснул! – шипела она в темном коридоре каюты, пытаясь вырваться. Но Валера не обращал внимания. Он схватил ее за запястье и прижал к себе.
– Нелюша, – шептал с воодушевлением, целуя ее, – пошли гулять, пошли в бар, куда хочешь. Там такое небо. Это такие краски, невероятные. А ты… Какая ты красивая! Прямо школьница. Ты собралась? – Он слегка толкнул от себя дверь и узкая полоска света, скользнув в притворенную щель, осветила Нелино нарядное ярко-желтое платье на широком поясе. Жена показалась совсем молоденькой. Гнев любимой исчез, и она обескураженно расплылась в улыбке.
– Ты чего такой? – захихикала вполголоса.
– Пошли, я ж тебе все расскажу, – тащил ее безумец на выход.
Неля быстро схватила сумочку, одной рукой надела туфли и выскочила за ним. На мгновение ночное освещение коридора ослепило, она прищурилась.
– Я – Цуна. Ты знаешь, что я Цуна? – дурашливо зашептал ей. Наконец спал занавес вечного напряжения и маски, сковывающей кандалами ответственности «держать лицо». Ничего не нужно «держать», пришло время быть собой. Необузданным, живым, глупым, сумасбродным и настоящим.
– Ты что, пьяный, что ли? – подозрительно присматривалась она, – такой экспрессивный…
– Каждое мгновение жизни есть жизнь, когда ты настоящий. Это смысл всего! Я ж много думал последнее время над смыслом. И я понял. Смысл – жить. Быть собой. Ты понимаешь меня? В этом счастье, – тянул ее Валера куда-то вперед. Его тело в белой шелковой рубашке с длинными манжетами и в черных клешах было расслабленно и собранно одновременно.
– Я не пьяный, солнышко. А может, и пьяный. От жизни пьяный. Мне Борис дал таблеток каких-то. Но ты знаешь, как стало легко. Мне и пить не надо. Сегодня пойдем в ресторан. Я покажу тебе.
Они спустились по лестнице и долго шли по разным переходам и коридорам. Наконец Валера ловко толкнул пальцами арочные стекла входных дверей, повеяло легким сквозняком, и певец завел любимую в зал закатно-кофейного цвета.
В конце обширной комнаты у барной стойки на высоких пуфах сидели редкие гости. Все здесь было выполнено из кожи и дерева. По обеим сторонам висели огромные картины в дубовых рамах, где изображались неясные образы. Однако Валере теперь очертания эти показались вполне понятными, даже таящими смысл.
Зал уютно освещался множеством настенных бра, в виде уличных фонарей. В правом углу стояло коричневое пианино. Проводив ненаглядную за стол, Валера снова заговорил, похаживая вокруг. Хотелось двигаться, бесконечно созерцая смены разных картин. Переполняли подъем, смелость, дерзание. Тысячи оригинальных идей приходили в голову.
– Ты понимаешь, в чем смысл? – снова повторил он.
Неля пожала плечами:
– Жить.
– Жить! Конечно жить! – воскликнул он, подскочив на месте. – У меня мысли прояснились. Будто я читаю самого Бога.
– А хорошо ли это? Не опасно, Валера?
– Да ну, – отмахнулся певец, – таблетки от кашля. Я же не пью. И не хочу. Я тебе перед богом обещал. И перед сценой. И перед самим собой. Помнишь? Ну ты скажи мне, ты счастлива со мной?
– Счастлива, – улыбалась она, – меня все подружки спрашивают, Нель, неужели можно выйти замуж по любви и быть счастливой. А я им отвечаю: «Разве бывает иначе?»
– Вот видишь! А будешь еще счастливее. Посмотришь. У меня планы грандиозные. Я создам свой театр. Помнишь, я говорил? Я никогда ничего не забываю. Театр по сонетам Шекспира.
– Не зря же тебя одно время Ромео называли, – закивала радостно жена.
Официантка поставила перед Нелей бокал вина.
– Смысл жить. Проживать каждую судорогу чувства, отобразить ее. Мы же все боимся проживать, отсеиваем, будто через сито, оцениваем: хорошие чувства, плохие. Так ведь плохих чувств нет! Без боли невозможно познать полноту счастья. Без ревности, сладострастия собственника. Тут сплошные контрасты. Когда ты познал дно, ты готов возвеличиться до божества и покорить вершину.
– А мне хочется только хорошее проживать. И думать всегда только о хорошем. Я вот когда думаю о хорошем, то только хорошее и бывает. Но…
– Я не боюсь боли, – оборвал Нелю и, подбросив в воздухе пачку сигарет, по-кошачьи точным движением поймал ее, ухватив двумя пальцами, – чуть приглушил боль и уже не совсем живой, не настоящий. Маска, искусственность. Посмотри на детей. Какие они? Когда им больно, они кричат и плачут, когда хорошо, они прыгают от восторга. В любви важно оставаться детьми. И в песне так, и в музыке. Вот пошел накал, накал – и вдруг! Оцепенение… Все стихает, гаснет, гаснет – и снова накал. Это жизнь. Мы рождены в любви и для любви. Любовь заставляет нас идти к совершенству. Войны ради любви. Жизнь и смерть. Все это близко. Вот тебе Ромео и Джульетта. Любовь и смерть. Контрасты. Главная движимая сила всего.
– Любовь разная бывает. И к человеку, и к детям, и к деньгам, и к славе.
– Человек хочет любви, хлеба, зрелищ, – не слушал ее Валера. Глаза его искрились. Он улыбался всем вокруг, находя, что люди стали добрее и улыбчивее.
Весь вечер он развлекал жену. Обнимал, прижимал к себе. А когда та заволновалась, что дочь осталась в каюте, проводил любимую до номера.
– Я разок в «однорукого бандита» сыграю. И приду! – пообещал жене и ускользнул в автоматы.
Теперь ежедневно закидываясь таблетками, Валера прогуливался с Нелей по палубе взбудораженный. В барах и ресторанах он кружил ее в танце:
