– Хотя бы час, – Валерий Сергеевич поглядел на часы. – Сегодня воскресенье, десять вечера. Только час. Потом еще час. А во вторник я тебя навещу.
И Валера решил просто жить одним часом, одним днем, рассчитываться за квартиру и ждать.
Так проползла зима, прошагала весна. А летом вместе с женой и дочкой поехали в Одессу, где в пригороде сняли двухэтажный дом. Дни напролет семья проводила на улице. Валера радовался мелочам. Сидя в уличном кресле, он мог подолгу рассматривать огромные яблони и кусты очаровательных роз, орошаемые дождем. Играть с женой и дочерью в «эрудит». Слушать, как Нелюша читает сказки их дочери.
Раскачиваясь на самодельных качелях, Неля провожала закат:
– Ведь только один неверный шаг сделал, а столько времени приходить в себя…
– Кодеин – это последствия. Я ж никогда не думал о простых вещах. Шел к вершине, а ничего не замечал. Но какой смысл? Не хочу я покорять Эверест.
– Все еще тяжело?
– Полегче, – кивнул ей, помолчав. – Я понял, о чем говорил Валерий Сергеевич. Нужно учиться жить. А неверный шаг… Наверное, он был сделан где-то в самом начале пути. Я не то искал. Не на то ставил.
В Москву вернулись поздней осенью. Едва успев раздеться и принять ванную, Валера сел за бар и позвонил. Не терпелось рассказать доктору о новых открытиях.
– А он приказал долго жить, – скорбно выдавила секретарь из больницы. – Разбился в аварии неделю назад.
Неля стояла в коридоре. Язык не поворачивался сказать. Валера положил трубку на стол, закрыл глаза руками:
– А теперь мне звез-дец.
Валерия Сергеевича не стало. Ободзинский вышел на улицу. Кричащая пустота. Тупая осень. Что нашел – не то. Что то – не нашел. Напиться. Плевать, что сдохнет. Пускай все кончится.
И Валера велел Шахнаровичу договориться о новых гастролях.
– Валерий Сергеевич говорил, нужно больше отдыхать, – упрашивала Неля.
– Зачем? Все прежнее умерло во мне, а нового – ничего нет.
Уезжая на гастроли в одиночку, Ободзинский встречался с женщинами. Мимолетные связи снимали боль, наваливая новой. Отлично. Пускай он будет подонком. Надо больше концертов.
Он ехал по снежному ковру в Москонцерт. Сколько ни работает, а долги и не думают убавляться. В коридоре остановился у окна. И кто теперь подскажет ответы?
Заметив силуэт, идущий по коридору, певец огляделся, поискал, куда скрыться. Не найдя укромного места, отвернулся. Затем еще раз посмотрел на приближающегося и радостно распахнул руки:
– Леня! «Завод»! А ты здесь как?
– Да я, бывает, забегаю, – несмело, но добродушно ответил Зайцев. – Работаю сейчас директором варьете в гостинице «Россия».
– Бросай – с чувством попросил Ободзинский. – Переходи ко мне!
– Да я б с радостью, Валерик. Фимка не разрешает. Не могу я пойти против брата… – Леня умолк. Лицо переменилось. Заговорил тише:
– Ты же знаешь, что с Фимой?
Валера поднял бровь.
– Рак у него…
Ободзинский опустил глаза и сделал небольшой шаг в сторону выхода. Оба двинулись по коридору на улицу.
– Откуда узнали? – сухо спросил на дворе Леню, равнодушно разглядывая свою машину.
– Да как. Пошел с Таней проверить ее. Ну и сам решил заодно. А там, – губы Лени слегка задрожали, – поставили диагноз. Говорят, пару месяцев от силы.
Зайцев присмотрелся к Валере:
– А ты-то чего такой? Выглядишь… Заболел, что ли?
Валера махнул, не ответив, и, подойдя к машине, кожаными перчатками сгреб снег с бокового зеркала.
Леня все стоял у дверей и смотрел, как певец садится в машину. Дворники на окнах месили снег. На фиг эти концерты? Если даже всегда успешный Фима…
И они никогда больше не увидятся. А ведь бывало, приедут с ним в новый город, у поезда поклонницы. Бегут к Зуперману, цветы несут, улыбаются. Думают, Ободзинский перед ними. А Валера скрестит руки на груди и хихикает. Фимка не терялся. В белом плаще, в широкополой шляпе, он приветствовал обманувшихся дам и быстро разворачивал по направлению к Валере, торжественно вручая букеты обратно.
– Фима умирает, – сказал Неле с порога, как только воротился домой.
– Фи-има! – воскликнула Неля. – Господи, да что же одно за другим несчастья.
Валера прикрыл дверь на кухне, распахнул форточку и закурил. Обида не проходила даже теперь.
Следующим утром в районе одиннадцати раздался звонок. Решив, что это родители вернулись из магазина, Ободзинский открыл дверь.
– Ну что? К больному вызывали? – слабо улыбнулся Зуперман. Он стоял в распахнутой шубе, а за ним два медбрата теснились с серыми чемоданами.
– Фима… – растерянно вглядывался Валера в друга, не понимая, что сказать.
– Мне Минздрав доложил, что артист Ободзинский приболел, требуется помощь. Дай, думаю, ему консилиум врачей соберу.
– Дядя Фима! Дядя Фима! А я в школу хожу! – выбежала навстречу Анжелика.
– Анжелочка, дай я тебя обниму. Не забыл про тебя дядя Фима, – крепко обняв Анжелу, Зуперман вытащил для нее из пакета большую коробку конфет.
Выскочила Неля, тут подоспели и родители. Все столпились вокруг администратора.
Валера недостойным чужаком стоял в стороне, дожидаясь, пока друг войдет.
– Мы ж тебя спасать приехали! Ленька рассказал, что неважно тебе, – произнес Фима, снимая шубу.
– Да брось, Фим. Я-то что… Пойдем покурим.
Они прошли на балкон. Валера огляделся, словно ища чего-то. И деловито выдохнув, поправил часы:
– Ну, ты как? – спросил, искоса поглядывая на Зупермана, и отвернулся. Фима стоял совсем бледный, худой.
– Да как… – улыбка исчезла, голос Фимы стал серьезен и тих. – Боли такие, что хочется сигануть с девятого этажа. Лежу в больнице. Жду операции. Улыбаюсь из последних сил.
Фима уставился на дорогу и, сглотнув, резко замолчал. Валера вместе с ним устремился глазами на пустующий перекресток.
– Фима… – Валера угнетенно посмотрел на него. – Прости меня.
Певец снял с руки золотые часы:
– Возьми их. На память…
– Ох, Валер, – Зуперман хотел отказаться, но заметив, как это важно Валере, подарок принял. Задумчиво повертел часы и медленно надел на руку. – Понимаешь… У меня ведь все было. Только живи. А оно вон как. Профессор Харченко ведет. К себе в кабинет положил. Всем разрешил посещение. Потоком идут. Лещенко, Кобзон, Хазанов. Масляков Сашка приходил. Стараются, помогают. В кабинете у меня, как в магазине. Коробками. – Фима выдавил улыбку. – Горы мандаринов, апельсинов, икра, коньяки ящиками. Так я всех больных подкармливаю.
