– Кто со мной в преферанс?
– Упаси бог! С прушниками не играем, – рассмеялся Зуперман, залпом осушив кружку.
Ночью Ободзинский в поисках игорного общества уехал кутить, а вернувшись наутро, не помнил ничего. Он проспал несколько часов. Продрав глаза, сел с Фимой в автомобиль, и на всех парах помчали в Москву.
– Фима! – ударил Ободзинский по рулю, подбадривая, то ли себя, то ли Фиму. – Поехали к Леонид Дмитричу!
Ефим Михайлович с удовольствием затянулся, пуская клубы дыма от уже порядком истлевшей сигареты, и, приоткрыв окно, бросил бычок на заснеженную, покрытую серым льдом обочину:
– Поворачивай!
И Валера, едва не проехав место, резко дернул руль влево. Машину повело, она со свистом и на скорости вписалась в поворот.
– От, Шапиро сейчас одуреет от нашего визита!
Друзья направились к реке Шпина в поселок Красномайский, где обитал директор одного из лучших хрустальных заводов «Красный май» Леня Шапиро.
Торжество продолжалось. Повод только один: жизнь. Но мимолетно переглядываясь, оба приятеля прочитывали в глубине глаз безысходность.
Пара дней в гостях у Шапиро пронеслись мухой. Неизбежность возвращения домой скоблила обоих.
А на Большой Переяславской уже собрали консилиум. Приехали Леня и жена Фимы – Татьяна.
Валера виновато выставил перед собой, словно щит, терракотовую вазу из толстого стекла. Но подарок от Шапиро не смягчил ни укоризненный взгляд жены, ни нападок на него Татьяны:
– Мы же не знаем, где вы! Уехали из Ленинграда – и нет! А если с вами что случилось?
– Таня, кому ты говоришь? – язвительно и фальшиво рассмеялась Неля. – Мы для него не люди. Подумаешь, уехать и никому не сказать!
Валера метнул затравленный взгляд на жену. Хочет поддеть его. Не понимает.
Теперь он пил, чтоб дышать. Покупая бутылку, надеялся: не вышло сегодня, получится завтра. И, словно стоя возле проходящего мимо поезда, выискивал случай впрыгнуть в вагон и вырваться из ада.
В преддверии весны составом направлялись в Киев. Уже на вокзале Валеру пошатывало. Но улыбка с губ не сползала. Не было боли, не было ничего. Все ровно, мягко. Без чувств.
Выступали во Дворце спорта. В первом отделении солировали «Поющие сердца», во втором после «Верных друзей» выходил Ободзинский.
Валера отпел первый концерт, а на второй явиться не смог. Лежал под одеялом, когда к нему гурьбой ввалились музыканты.
– Ребята, ну не видите, что ли? Плохо ему. Оставьте человека в покое! – где-то отстраненно, как через вату услышал Наташу Щеглову.
– А что нам делать? – спросил другой голос.
– Давайте поставим «Друзей» в первое отделение.
– «Поющие сердца» смогут раскачать народ? Там же Валера выходить должен…
Голоса звучали, шептали, успокаивали. Валера закрыл глаза.
На другой день позвонил директор Росконцерта:
– Валера, если ты не выйдешь сегодня на сцену, мне придется положить на стол партбилет.
Валера собрал себя и отработал еще два концерта. Тур не заканчивался. Впереди Винница и Тернополь. Оставив «Верным друзьям» денег на обратную дорогу, Ободзинский вместе с Аловым бежал в Кишинев.
Он зашел в люкс, прилег на кровать, погружаясь в сладкую дрему и с интересом заметил, как его электробритва на столике подпрыгивает, грохоча по дереву. Насторожился. Подпрыгивала не только бритва. И стол, и кровать. Ободзинский вскочил. Пол волнами ходил под ним так, что Валеру, не то что не держало на ногах, а вообще никак и ни на чем не держало. Он услышал, как танки идут вместе с тяжелой техникой по улицам, отдаваясь в ушах неприятным скрежетанием.
– Вот это развезло! – изумился Валера, и в ту же минуту из коридора донеслись голоса и шум. Хватаясь за тумбочку, за кровать, за дверку шкафа, высунул нос из номера – и толпа снесла его на первый этаж.
– Землетрясение! – вскричали где-то.
– Говорила же, что четвертого марта начнется, – донеслось сквозь гул.
Валера схватился за голову:
– Кошмар! – увидя Алова на улице, подлетел к нему: – Надо позвонить ей, сказать, что происходит. Как она там? Я подонок, подонок!
– Чего? – опешил Борис, встряхнув Ободзинского.
– У Нелюши. День рождения. Надо подарок купить. Срочно. Боря!
– С ума спятил? Землетрясение!
– Нужен телефон! – вскричал в толпу и поспешил по улице в поисках автомата.
«Так ведь в номере телефон!» – ударил себя по лбу и побежал обратно.
– Я Ободзинский. Ради бога, дайте позвонить жене, – объяснял в запальчивости, пытаясь пробраться внутрь. Но почему-то не получалось. Тогда прилепился насмерть к какой-то девушке – и крепко вцепившись в руку, умолял помочь. Снова помчался куда-то.
– Нелюша, я люблю тебя! Неля, – лепетал в трубку, запершись в телефонной будке и вытирая слезы. – Я так скучаю… По тебе, по Анжелике… Так сожалею. Алкаш горький. Прости. Но я же сам не рад!
– Где ты, Валер? Почему не дома? Ты две недели не звонил!
– В Кишиневе. Тут такое землетрясение, – пытался смеяться, – дай мне Анжелику. Скажи, что люблю ее.
– Ты опять пьян?
Она повесила трубку, и Валера отправился на поиски Бориса. Но по дороге забыл о нем. Забыл и о подарке для Нели. Очнулся на лавочке. Утром. В каком-то дворе.
– Я изменю свою жизнь! – показал кулаком в небо. – Смогу!
Когда вернулся домой, Неля стирала белье, сидя на стуле. Отворив легонько дверь, она укоризненно произнесла:
– Фиму вчера похоронили.
– Понятно! Какое сегодня число?
– Двадцать шестое. Апреля, – зло добавила та.
Через неделю, на майские праздники, Валера давал сольные концерты в Харькове, в очередном Дворце спорта. Сжимая зубы, каждый день преодолевал себя.
Девятого он сидел в компании артистов в буфете. Буфетчица наливала ему коньяк, появился Леня.
– Вы что делаете! Что делаете! – закричал тот и, скривив в судороге лицо, схватился за сердце, медленно сползая на стул.
– Завод, ты чего! Скорую!
И по темной улице он мчал с Зайцевым в больницу.
Глубокой ночью администратор разлепил веки. Он лежал в хлопковой майке и в штанах, в которых накануне днем его настиг приступ. В больничной палате было совсем тихо и изредка по стенам и потолку скользили тени от проезжающих по дороге машин. Кровать Лени находилась напротив трех больших оконных рам, сквозь которые желтая круглая луна, висевшая над тоненькими дымчатыми облаками, ярким фонарем освещала палату.
Леня огляделся и наконец заметил напротив себя два улыбающихся глаза. Валера лежал поверх одеяла. В белой рубашке с коротким рукавом, в черных штанах на кожаном ремне с серебряной бляхой, в которой отражалось яркое свечение луны.
