Один. Грозовое мрачное небо разрывалось всполохами. Суета кончилась. Оборвалась. А внутри все отравленное. Омерзительное. Гадкое. Бесконечная тишина. Куда дальше? В Одессу? Никого теперь нет. Только он. Черное небо. Сколько же натворил…
Боль. С нее начинается утро, когда раскрывает глаза. Ему 41 год. Еще не поздно. Прийти, исправить. Нужны поступки. Дышать. Дышать. Вернуть покой.
Выйдя из больницы, певец направился на Ленинский проспект к Шахнаровичам. Они встретили радостно, ахали, что навестил, охали, что выглядит худым и осунувшимся.
– Хочу вернуться в семью. – Оборвал их Валера решительно.
Шахнаровичи переглянулись. Паша озадаченно покачал головой:
– Не думаю, Валер… Мужчина у Нэлки есть. Солидный такой. Интересный. По всему видно, любит ее очень. Рамиль.
Валера кивнул. Надув щеки, задумчиво нахмурился. Посмотрел на обоих:
– Устройте мне встречу с ней. Не пойду ж я теперь туда… Они вместе живут?
Павел, жуя «сельдь под шубой», многозначительно закивал и сделал знак. Дожевав, пояснил:
– Насколько я знаю, он приходит. Очень девочек любит. Я его как-то видел. Тащит сумками туда все. Нелка ж без работы сидела. Обшивала соседей, чтоб заработать. Платишки-кофточки шила. А шубу твою продала, которую ты ей брал, кольца закладывала.
– Там же на квартиру у них колоссальная сумма поднялась! – Живо вмешалась в разговор Вита, – за рассрочку. Многие в доме квартиры свои поменяли на меньшие по площади. Но Нэлка пока держится. Выплачивает.
– Я хочу к своим детям. – Застыв на стуле, собранный, сжатый, он поднял упрямый, настойчивый взгляд на Шахнаровича. Паша жалостливо усмехнулся:
– Тебе б себя привести в порядок. Для начала. Поговорю с ней.
– Да любит она тебя, Валерка! – Махнула рукой Виталина, – потому и квартиру не стала менять. Все хочет, чтоб там, как при тебе было. Будто и ничего не случилось, а ты только на гастроли уехал. Знаешь, какие мы женщины? Ду-уры!
Валера сжал колючую ткань кресла. Что-то стремительное поднялось в нем волной, прокатилось по телу, завязавшись узлом в горле. Застрявший ком вырвался хрипом. Слезы потекли по щекам:
– Что же я натворил? Что натворил…
Глава XXXVIII. Возвращение в семью
1983–1985
На следующий день Валера поехал на Большую Переяславскую. Выйдя из машины, остановился у огороженного детского сада, который находился во дворе дома.
Обхватив пальцами серые бетонные балки забора, смотрел, как дети резвились на верандах, играли в песочницах. Уткнулся головой о балку. Что дальше?
Тяжелой походкой пошел вдоль ограды и услышал, как совсем рядом, у кустарников в садике, возились мальчишки. Приблизился.
– Пацаны! – выдавил из себя, позвав их. – Вы знаете Леру Ободзинскую?
– Лерку? А чего? – пытливо отозвался темненький мальчонка и деловито подбоченился.
– Я папа ее. Скажи ей, что я вернулся…
Он не успел договорить. Мальчуган уже мчал во всю прыть в сторону здания:
– Лерка! Твой папа вернулся!
Валера сильно заморгал. Она бежала к нему. Через всю лужайку. В шортиках и в длинных гольфах. Ловко перемахнув через забор, малышка замедлилась:
– Привет… – приподняв одно плечо выше другого, дочь остановилась в стороне.
Что-то неподъемное, непосильное навалилось, не давая говорить, застилая глаза.
– Здравствуй… – тихо произнес, ничего не видя перед собой. Ноги едва держали. – Может, в машину ко мне?
Она кивнула, и они неторопливо двинулись к «Жигулям». Валера старался подстраиваться под ее шаг, едва плетясь. Затем пошел быстрее, не дожидаясь, и рухнул на сиденье. Дочка скромно присела рядом.
Тяжело дыша, Валера закрыл глаза руками.
– Я вас бросил. Я виноват. Прости меня… – задохнулся и какое-то время молчал, собираясь с силами. Выдохнув, вытер глаза и устремил взгляд на дочь. Короткие, взлохмаченные волосы, чумазые щечки, обгрызанные ноготки. Перепачканная, она теребила шорты, рассматривая голубые сандалики.
Отец взял холодные ручонки в ладонь:
– Ручки надо помыть… Я безумно скучал по вам. По тебе и по Анжелике. И по маме.
Она замерла. И, второй рукой почесав на лбу свежую ссадину, совестливо кивнула.
– Я не обещаю тебе. Я обещаю себе. Папа все исправит. Ты ведь любишь папу?
– Люблю, – тихо ответила и, поджав подбородок к шее, нахмурилась.
– У меня, кроме вас, никого нет роднее.
Чтоб хоть немного унять заворочавшуюся боль, уехав от дочери, он напился. Через три дня вернулся снова. Обойдя дом, перешел дорогу и направился к школе. Переждав пару часов на площадке, увидел Анжелику. В форме и в галстуке, она спрыгнула со ступеньки, словно играла в классики, и, заметив отца, широко улыбнулась. Валера увидел в ней молоденькую Нелю. Легкую, живую, восторженную.
– Анжелика! – крепко прижал дочь к себе. Погладив по щеке, забрал у нее портфель.
– На дополнительных была! – указала она на школу.
– Нравится тебе? Чем заниматься хочешь?
– В училище пойду, – пожала она плечами.
– Училище здорово. Будешь ноты знать.
Он остановился, разглядывая дочь:
– Ты хочешь, чтобы папа жил с вами?
– С нами? Па, класс! – Она едва не подпрыгнула от радости. – Давай выгоним уж этого Рамиля!
– А что Рамиль? Обижает?
– Не, не хочу его.
Отец подмигнул ей и снова прижал к себе.
Узнав от старшей дочери, что Рамиль возит Лерочку на фигурное катание, к семи утра поехал на лед.
– Лерунчик! – восторженно помахал ей какой-то мужчина со легка седеющей шевелюрой. Валера обернулся. Сжал зубы. Приблизился:
– Рамиль, что ли? – похоронно обратился певец.
Тот просиял мерзкой, вопросительной улыбкой:
– Валера?
– Я возвращаюсь в семью. Это мои дети. Не мешай мне.
Рамиль округлил глаза:
– Я? Валер, ты ведь сам ушел. Я люблю Нелю. Детей твоих люблю. И я все сделаю, чтобы они были счастливы.
– Это мои. Дети! – резко оттолкнул певец неприятеля и пошел встречать дочь:
– Лерочка! Иди конечки сниму!
Армянин несмело шагал за ними и, остановившись у раздевалки, щурился на кафельный пол, иногда поднимая умиленный взгляд на Валерию.
Валера присел на корточки, переодевая свою взмокшую фигуристку. Застегивая ботинок, внезапно осознал: к жене идти не готов. Он подвел дочь к Рамилю, прижал еще раз родное детское тельце и поспешил прочь.
