– Нелечка, переживаю за всех вас. Душа болит. Спать перестал. Сейчас в больнице. С сердцем плохо.
Но Неля, узнав страшную весть о муже, ничего не слышала. Осадив Рамиля, повесила трубку. Забрала Леру из школы и первым самолетом рванула в Ульяновск.
Она увидела Валеру в гардеробе концертного зала. С бутылкой в руках, он посылал ко всем чертям музыканта. Тот, не сдержавшись, саданул по запястью. Бутылка с грохотом ударилась о кафельный пол. Валера разъяренным зверем расхаживал кругами по коридору.
– Я не поеду никуда. Езжайте домой, – бросил жене, тяжело дыша.
Ничего не ответив, Неля взяла за руку дочь и развернулась на выход. Легкая сутулость жены, словно она хотела защититься, укутаться от холода в свою коричневую кожаную куртку, вызвала тупую боль и стыд. Валера отвернулся, чтоб не видеть.
Неля вернулась домой солнечным майским днем. А вечером позвонил телефон:
– Нелька, держись, – проговорил голос в трубке. – Рамиль позавчера убежал из больницы. Хотел тебя встретить. Беспокоился, как перенесешь Валеркин срыв. В общем, приехал к тебе и под домом у тебя. На лавочке вчера. Скончался.
Неля повесила трубку. И приняла решение: никогда, никогда в жизни ни ради кого не станет больше таскать сумки, будучи беременной, не станет ждать звонков, отдирать колготки вместе с кожей после мороза. Не станет надеяться ни на кого, а только на саму себя. Найдет в себе стержень и отныне займется собой.
Со смертью Рамиля она словно протрезвела от Валеры. В ней стала умирать жертвенность и безрассудство, она погружалась в какой-то свой мир, где никому нет места.
Глава XXXIX. Эпилог I
1986–1990
Через несколько месяцев Валера вернулся. Идя по рыхлому асфальту Переяславской, угрюмо глянул на окна. Темно. Поднявшись к себе, молча прошел в детскую комнату, и, хоть скованные полумраком стены давили, свет зажигать Валера не стал. Откинулся на щетинистый диван, вывалив на ладонь горсть таблеток, запил водой. Демонический лес с картины Имханицкого смотрел враждебно.
На этот раз Неля рукой махнула. Она суетилась по поводу младшей дочери: опять понадобилась операция на глаза. Жена уехала с малышкой в больницу, а Валеру заколотило. Руки не слушались. Ноги не держали. Сквозь туманное месиво Анжелика протягивала ему ложку с вязкой кашей.
– Мама, приезжай, – доносился до него разговор старшей дочери по телефону. – На занятия боюсь уходить. Как его оставить?
И появилась Неля. Потом Шахнарович. Приемное отделение. Палата.
Бессилен. Кончено. Последняя остановка.
Неля отправляла через Анжелику обед в больницу. Валера старался, как мог, быть приветливым с дочерью. Сил едва хватало, чтоб подняться и немного с ней посидеть.
По истечении месяца вернулся домой. Жизнь продолжалась. Снова гастроли, а весной пришла телеграмма: Евгения Викторовна больна. Инсульт.
Ободзинский немедля взял билет на поезд до Одессы. Низкое солнце огненным шаром ворвалось в купе. Певец задвинул штору. Прилег на подушку. Считал минуты, секунды. Наконец подскочил с нижней полки, словно с раскаленного камня, и пошел в вагон-ресторан. В больницу к матери явился выпившим. Просил прощения, презирал себя, вяз в беспамятстве.
14 мая 1986 года в возрасте шестидесяти четырех лет – мамы не стало. Земля разомкнулась под ногами и перемалывала, проглатывала его целиком. Валера беспробудно пил с племянником Сережей на какой-то квартире. Остановиться не мог. Пытался молиться. Очнулся на поминках. Не нашел у себя ни денег, ни пиджака, ни часов.
После поминок пришел к племяннице Танюше.
– Валера… Ты же совсем плохой, – ахнула та, едва увидев его. – Ляг отдохни…
– Я еще лет до ста проживу. А вот мама моя. Умерла. Я не помог ей.
– Ты себе помоги! Не будет тебя, так ничего не будет.
С обреченной усмешкой, певец мотал головой:
– Давай я лучше картошку пожарю.
Разрезая картофель, Валера то шутил, то корил себя за маму. Наконец с горечью произнес:
– Танюша, я прозевал день рождения Анжелики, а скоро у Лерочки… Восемь лет исполняется. Я тебя прошу. Помоги добраться.
Танюша дала денег до Москвы. Валера шел по пыльной, горячей мостовой Кузнецкого. Здесь на «толкучке» собирались «чернокнижники». Книги можно было выменять или купить.
– Старик, мне нужно дочь поздравить. Валерию, – обратился к одному из них. – Я Ободзинский. Певец.
Продавец брезгливо погнал его прочь.
– Ободзинский? Вы? – спросила женщина, стоявшая неподалеку.
Валера воспрял духом:
– Могу паспорт показать. – Он полез в карман, но женщина протянула денег, не спрашивая. С новеньким двухтомником Андерсена певец приехал к дочери. Отворила Неля.
– Я к детям пришел, – виновато потупил голову.
– Лера! К тебе, – крикнула Неля, скрываясь на кухне.
Валерия открыла дверь, луч солнца из комнаты озарил темную гостиную:
– Папа, привет!
– Посмотри, папа тебе подарок купил. – Ободзинский протянул ей две связанные веревочкой книжки.
Девчушка пугливо улыбнулась ему, словно больному ребенку, и резво открыла книгу:
– А как же картинки? – огорченно листала страницы.
– Без картинок лучше. По-взрослому.
– А ты? Ты как?
– Папа в порядке. У папы все хорошо, – натянуто улыбался, поглаживая дочь по русым коротким вихрам, – пойду, пообщаюсь с мамой.
Несмело остановился у кухни. Неля казалась недоступной, но родной. Словно боль еще сильнее привязывала их друг к другу.
– Я тут как-то Фиму Дымова встретил…
Жена села напротив.
– Он спросил про нас с тобой. А я ему, знаешь… Я понял, что разбитую чашу не склеить…
Неля тихо вздохнула, посмотрела на него.
– А еще я понял, что без тебя и того Валеры нет. Может, давно уж нет. И тебя, той, прежней: легкой, солнечной. Тоже нет. – Он взглянул на ее шрамик над бровью.
Сглотнул и, добавив, что едет на Дальний Восток, поспешил уйти.
Он уехал в тур. В залах встречались свободные места. Месяцы лениво отсчитывали ход. От одиночества делалось жутковато. Звонил детям. Разговор не клеился. Слова не соединялись в предложения, и кроме «люблю» не оставалось ничего.
Он собирался домой, всякий раз деньги испарялись. Поездка откладывалась. И все же доехал.
Через полгода сумрачным днем остановился у родного подъезда шестнадцатиэтажного дома. Отряхнул серую куртку. Пригладил длинную седую бороду. На этаже позвонил. Никто не ответил. Прижавшись к стене, он осматривался. Вдыхал родной запах. Спустя время услышал шаги за дверью. Дома.
