– Второго Ободзинского не существует! У тебя все получится! Даже не сомневайся!
С оркестром Валера встретился на репетиционной базе на Трехгорном валу. Знаменитого джазмена узнал сразу: зоркие глаза, аккуратные усики, элегантная бабочка на изысканной концертной рубашке. Тот поздоровался, коротко представился и указал на микрофон:
– Прошу вас.
Валера ожидал беседы. Вопросов об образовании, карьере, концертах и репертуаре. Однако пианист заиграл вступление к «Селене» Доменико Модуньо, приглашая петь. К счастью, волнение лишь усилило кураж. Он спел не блестяще, не успел подготовиться, но довольно хорошо. Следующим без перерыва пианист заиграл йодль. После Лундстрем взмахнул рукой, остановив первые такты «Ямайки», и поблагодарил артиста.
– Большое спасибо за выступление. Ожидайте телеграммы.
– Телеграммы?
Лундстрем верно истолковал недоумение певца:
– К сожалению, таковы правила. У меня нет права единолично принять решение.
Про себя Валера негодовал. Хотя бы намекнуть можно было? Понравился или нет? Хоть какая-то реакция. Пришел, спел, выставлен за дверь.
В коридоре стало заметно больше музыкантов и певцов. Все что-то обсуждали, волновались, подглядывали сквозь щель в двери, оценивая прослушивание. Кто-то дернул за рукав пиджака:
– Ты хорошо спел! Знатно.
Валера с надеждой обернулся на высокого парня в концертной рубашке с плиссированной манишкой.
– Валерий, – протянул он руку. – Правда так думаешь или подбадриваешь?
– Константин, – ответно протянул руку парень. – Правда. Пел хорошо. Да и Олег Леонидович кивал довольно. И все же… стоит ковать железо, пока горячо!
– Это как?
Парень доверительно наклонился к самому уху Валеры:
– Тут еще одно прослушивание намечается сегодня. К Адольфу Игнатьевичу.
– К кому?
– Эдди Рознеру. Не слышал, что ли?
Валера смутился, что не узнал известного джазового артиста по имени-отчеству.
– Рознера знаю, конечно. Кто не знает?
– Они готовятся к джазовому фестивалю через год. Набирают всех: степистов, сайдменов, аранжировщиков, солистов.
Окрыленный описанными перспективами, Валера пришел на прослушивание в приподнятом настроении. У Рознера, в отличие от Лундстрема, спрашивали все: где учился, с кем выступал, состоит ли в комсомоле или партии, откуда фамилия и кто родственники. Вопросов было много, некоторые задавали два-три раза:
– Уверены, что у вас нет еврейских корней?
– Да. Уверен. Фамилия польская, мама и папа русские, с чего мне быть евреем?
– Вы же из Одессы!
Разговоры были неприятные. Костя пояснял:
– Пойми. У них уровень «голубых огоньков» на телевидении. В «Карнавальной ночи» снимались. Считай, лучшие в стране. Это тебя еще предварительно опрашивают, если решат взять, там столько проверок будет! Привыкай!
Валера пытался привыкать, однако к моменту прослушивания испытывал раздражение, усталость и досаду. Снова пел «Селену». Песня шла трудно, без огонька. После наступила тишина, но со сцены не отпустили, пошептались, попросили спеть еще. Валера разозлился на себя и, собравшись, задорно спел «Ямайку». Голос развернулся и полетел над залом. Все замерли, внимательно вслушиваясь. Раздались хлопки, которые оборвал чей-то недовольный голос:
– Поете только иностранщину?
– Почему же… – Валера начал перечислять песни на русском, но его невежливо прервали:
– Следующий! Побыстрее, пожалуйста!
В поезде, увозившем назад в Ростов, мысли стали мрачнее. Неля будет расспрашивать. Ну что? Ну как? Передай слово в слово! А что сказать? Что обменялся с маэстро двумя фразами? Что даже понятия не имеет, прошел или нет? Что случайно прослушался еще и к Рознеру, только не знает, был ли там сам Рознер? Что шансы выглядят призрачно?
Внезапно обухом по голове ударила другая мысль: ребята! Что он скажет в филармонии? Уходит к Лундстрему? Это не Макарова, которой можно улыбнуться и попросить взять в филармонию кого-то из знакомых. Другой уровень. Неизвестно, возьмут ли самого Валеру. Однако… неприятного разговора не избежать. Хорошо, что после заключительного концерта в Ростове – неделя отпуска.
Валера уже приготовился к бомбардировке вопросами, услышав первый:
– Взяли, Валер? Взяли?
Неля нетерпеливо похаживала кругами и с тревогой пыталась угадать по лицу. Однако, услыхав мрачное «не знаю», деликатно прекратила расспросы.
– Голодный?
Валера кивнул и вдруг рассказал все, что лежало на душе. Без вопросов. Сам.
– Нелюш, а если взяли, что ребятам скажу?
– Так и скажешь. Они поймут, – уверенно накрывала на стол Неля. – Взрослые люди. У каждого свои проблемы, своя ответственность. Ты не нянька и не худрук. Такой же артист, как и они.
То, что говорила Неля, звучало правильно, но в глубине души Валера чувствовал вину. Это он всегда говорил о собственном оркестре, собственном репертуаре, о будущем. А сейчас словно сбегает. Ладно. Надо дождаться ответа. Может, никуда и не позовут еще.
Приняв решение молчать, пока не придет телеграмма, он нарушил его возвратившись в Одессу, уже через неделю. Когда они с Гольдбергом, Симой Кандыбой и Павлом Вайманом пили квас в Греческом парке, неожиданно разгорелся спор:
– Ты просто хочешь продвинуть американскую джазовую манеру. А расклад совершенно иной, – пояснял свои идеи Гольдберг. – Есть тетки в шалях и платках, вроде Зыкиной или Максаковой, они представляют русскую провинцию. Есть легкая музыка, которую поют прибалты с волнующим акцентом, это такой одобряемый сверху налет западности. И есть украинско-молдавская лирика – для всех, кто живет южнее Курска. Не только в СССР, но и Болгарии, Сербии, Италии, Испании. То, что выглядит этнической музыкой в стиле дружбы народов. Полуеврейский джазовый ансамбль из Одессы никуда не впишется! Кому сейчас нужен этот джаз?
Валера не удержался:
– Кому? Ты про оркестры Лундстрема и Рознера не слышал?
– Ну ты вспомнил, Валер! Где они и где мы… Во-первых, одного закрыли на сколько-то там лет, второго вообще в тюрьму посадили! – Гольдберг протестующе качнул головой. – Я к такому не готов! А во-вторых, даже если готов, кому мы нужны? Никто не позовет.
– А меня уже позвали! И к Лундстрему, и к Рознеру! – не сдержавшись, прихвастнул Валера.
– Да ты что?
– Шутишь?
– К самому Лундстрему?
– Правда?
– К Эдди Рознеру?
Сперва ребята восторженно расспрашивали, что и как, не заметив это подчеркнутое «меня». Смеялись, хлопали по плечу.
– Двойной джекпот! Ну ты даешь, Ободзинский!
