Нет. Он не сможет вернуться в филармонию и сказать, что отвергнут. Ни за что! Поедет в Москву, устроится куда-то, будет пробиваться сам. Он не падет! Не принесут его на щите, как павшего. Никогда. Он уже протянул руку к двери дома на Дворянской, в котором скрылась, опередившая его Неля, как дверь распахнулась.
На пороге стояла та, кто всегда за него. Глаза Нели сияли:
– Валер! Две! Две телеграммы! Тебя взяли! Взяли! – визжала от счастья Неля. – И к Рознеру, и к Лундстрему! Ты гений! Ты талант! Я же говорила тебе, а ты не верил! Не зря я паковала чемоданы, правда?
– Правда, Нелюшка! Правда! – смеялся Валера, кружа Нелю по комнате. – В Москву!
– В Москву!
Глава XIX. Учитель и ученик
1966
Валера пришел к старым корпусам Трехгорной мануфактуры за полтора часа до репетиции. Боялся перегореть, дожидаясь дома, не справиться с волнением. Сердце билось часто, и чтобы успокоиться, он бодрым шагом прошелся вдоль Краснопресненской набережной, считая вдохи и выдохи. Несколько раз сжал и разжал кулаки, завел руки за спину и глубоко вдохнул. Улыбнулся сам себе и посмотрел на часы: осталось всего ничего – двадцать минут. Пора.
Исторический корпус ситценабивной фабрики, где располагался дом культуры, выглядел солидно – крупный «царский» кирпич ручной формовки, украшенный узорами из белого камня. Вроде обычная фабрика, а на фасаде – пилястры да кружева.
Валера приветливо поздоровался с вахтером, представив, словно ходит сюда ежедневно, и спросил:
– А где репетирует оркестр Олега Лундстрема?
Невыносимо хотелось, чтобы старый вахтер уважительно покачал головой. Заметил, что перед ним настоящий артист. Однако признания в лице старика не нашел. Тот равнодушно махнул рукой и погрузился в решение шахматных этюдов на последней странице журнала «Огонек». Валера мысленно фыркнул. Какой важный! Словно профессор со многими учеными степенями, которому приходится подрабатывать вахтером.
Репетиционный зал нашелся неожиданно легко. На слух. Прелюдия из хаоса настраиваемых на ноту «ля» контрабаса, саксофонов, тромбонов неслась по коридору из неплотно притворенной двери. Валера легонько толкнул дверь и вошел. Уже по настройке оркестра догадался, что вовсе не первый. В зале собралось музыкантов пятнадцать. Ближе к сцене сидели саксофонисты, за ними тромбоны и трубы. Справа, возле контрабаса черный рояль. Сам Олег Леонидович пока ходил в стороне, заложив руки за спину.
Валера поспешил поздороваться и напомнить о себе, словно боялся, что так и останется чужим, посторонним, зрителем. Лундстрем кивнул головой и пожал руку:
– Здравствуйте, Валерий. Рад, что не опоздали. У нас принято приходить минут за пятнадцать-двадцать до репетиции. – Держался Олег Леонидович спокойно и дружелюбно, однако дистанция хорошо ощущалась.
– Присядьте. Вы пока осваивайтесь. Попривыкнете к залу, к акустике. После первого перерыва поработаем с вами.
Валере хотелось начать прямо сейчас. Пока собран и бодр. Однако послушно сел наблюдать. Лундстрем оказался дотошен. Часто останавливал, просил отдельно сыграть партии тромбонов, контрабаса, ударных, обращал внимание на малейшие штрихи, а затем шлифовал интонации.
– Трубы, поменьше пассажей. Здесь надо играть с душой. Добавьте лиричности. Саксофоны! Мне нужен от вас полет, а не вялое гудение. Где оркестр? Вы обязаны вступать вместе. Еще раз!
Иногда стучал рукой по пюпитру:
– Любая деталь должна быть не просто идеально сыграна, а интересна. Николай! Вы единственный рояль! Вы не сможете затеряться в тромбонах, играйте четче!
Вместе с тем, по-детски непосредственно, искренне радовался любому успеху:
– Так, так, именно так, голубчики!
В перерыве Лундстрем подозвал Валеру.
– Спойте вашу «Селену». – Увидев растерянность, Олег Леонидович пояснил: – Без оглядки на меня. Как сами считаете правильным.
Валера вышел к микрофону.
– Selene ene a’ come è bello stare qua… – запел он, слегка вращая пяткой под мелодию твиста. – Selene ene a’ con un salto arrivo la’.
Темп песни намеренно взял высокий. Слова вылетали бойко, живо, почти скороговоркой. Он прошелся по сцене, глядя вверх, словно любуясь луной. Облокотился на крышку рояля и встряхнул головой. Снова вернулся к микрофону. И закончил исполнение мощным, бурным глиссандо.
Почему-то ярко представил аплодирующих зрителей, выждал паузу и поклонился. Отсутствие небольшой, пусть сдержанной, но похвалы от Лундстрема огорчило. Олег Леонидович задумался, потом вышел на сцену.
– Валерий, я могу дать вам несколько советов? – вкрадчиво начал Олег Леонидович.
– Конечно! Я был бы благодарен.
– Дело в том, что я не просто так попросил вас понаблюдать, поизучать зал.
– Зал? – смешался Валера.
– Акустику! – дирижер обвел помещение руками. – Здесь громкость не нужна. Нужна четкость, дикция, фразировка. Невнятный итальянский услышат и в последнем ряду. И попытка скрыть ошибки за скоростью не пройдет. Все должно работать! Не одни губы, а щеки, зубы, язык! Даже кончик языка!
Валера слушал внимательно.
– Попробуете еще раз? И обратите внимание на акцент.
К тому моменту, как Лундстрем отпустил Валеру на место, перерыв закончился. Музыканты быстро расселись по местам, и репетиция продолжилась.
– Ну как, Валер? – радостно бросилась расспрашивать дома Неля. – Сколько песен у тебя будет? Валера стал рассказывать о музыкантах, о Лундстреме, о вахтере, похожем на профессора. Только о том, что почувствовал себя школьником, который ничего не знает и не умеет, говорить не хотелось.
Дождавшись, когда она сядет читать, закрылся в ванной. Стоя перед зеркалом, погримасничал, разминая губы и щеки, и попробовал петь, как подсказывал Лундстрем: медленно, тихо и выразительно. Получалось не очень. Однако желая понять, что же имел в виду дирижер, пробовал снова и снова, пока в дверь не постучалась Елизавета, хозяйка квартиры.
На следующий день, как и договорились с Лундстремом, Валера пришел на час раньше. Дирижер встал за спиной певца и попросил спеть. В пустой зал. Пелось трудно. Валера привык смотреться в зрителей, как в зеркало, считывая реакцию на исполнение. Сейчас этой обратной связи не было. Даже вчерашнее, кажущееся холодным внимание Лундстрема к первому прогону «Селены» служило поддержкой.
Сегодня Валера остался без точки опоры, и равновесие нарушилось. Пение стало корявым, Валера без конца то потирал руки, то отступал назад, то возвращался к микрофону. Весь артистизм, все желание импровизировать куда-то исчезли. С трудом он допел песню и обернулся. Лундстрем не проявил ни малейшего недовольства. Казалось, именно такого результата и ждал.
– Мы будем выступать в разных условиях. Слепящий свет софитов. Открытая сцена или стадион, когда зрители так далеко, что лиц не видно. А если вам попадется неодобрительно настроенная аудитория? Комиссия, которая решает, допустить или не допустить вас к концерту. Нужно научиться петь в любой ситуации. Когда не ели, не спали, когда вас не любят и не слушают. Если зритель благодарный, чуткий, это лучшее, что случается с артистом. А если нет?
