Внезапно, будто подобрав нужные па к своему настроению, все так же, не вынимая рук из карманов, он стал насвистывать жизнерадостную мелодию. Выходило это так весело и задорно, что кто-то из проходивших мимо захлопал.
Так, концертируя на ходу, Валера шел по улице Станкевича в направлении бывшей англиканской церкви, где теперь располагалась всесоюзная студия грамзаписи, – фирма «Мелодия». Сегодня его имя впервые появится на пластинке! Ничего, что это вокализ. Пусть без слов, но это первая песня принадлежащая именно ему!
Яркое солнце, прозрачное, уже почти по-летнему синее небо и песня, которую он споет так, как никто не ждал, – все заставляло мечтать! Валера несколько раз прослушал записи «соперников» – Магомаева и Хиля. Однако уверенность, что он может спеть не просто лучше, а интереснее и оригинальнее, не покидала его.
И Хиль, и Магомаев пели в академичной манере, со всеми этими слоговыми – а-йа-йа-йа, э-йэ-йэ-йэ, о-го-го-го, превращавшими песню в упражнение по распевке сольфеджио. Валера же хотел добиться полного слияния замысла Аркадия Островского, написавшего песню разлихого ковбоя, скачущего на своем мустанге по прерии и мечтающего вернуться домой к своей Мэри, и той богатой палитры джазовой импровизации, которая доступна оркестру Лундстрема.
Валера использовал звукоподражательную технику исполнения йодля, придумывая фразы своего вокализа словно осмысленную речь: выделял главные по смыслу «слова», показывая начало каждого предложения, кульминацию и угасание фразы. Он отказался от четко-дробного, академичного пропевания слогов, заменив это плавным легато вокальной речи. Интуитивно он чувствовал, что академический вокализ – это нечто неполноценное по сравнению с песней. Будто этюд на фоне инструментальной композиции. Да! Нужно спеть так, словно это песня, просто на незнакомом слушателю языке. Хотя почему незнакомом? Это же американский ковбой! Пусть будет этакий диалект английского.
Он несколько раз спел вокализ перед зеркалом, сделав легкие придыхания перед ударными гласными и чуть смягчив «р» кончиком языка. Казалось, все хорошо. Валера был почти доволен, но все же что-то не давало покоя. Понимание настигло в последний день, когда он вышел из дома, направляясь записывать первую песню. Вступление! Вот оно! У Хиля оно было вокальным – а-йа-йа-йа. Магомаев добавил нотку импровизации сонорным пением, промычав первые такты мелодии. А что сделает Ободзинский?
Валера сам не заметил, как начал вышагивать в ритме мелодии, звучавшей в голове. Вот после долгих гастролей, усталый, соскучившийся он спешит домой, где ждет Неля. Сияет солнце, поют птицы, улыбаются люди. Все радуются вместе с ним его возвращению домой. Руки сами собой опустились в карманы брюк, плечи развернулись, взгляд расслабленно заскользил по сторонам, шаги стали скорыми, но при этом легкими, танцующими. Вторя птицам вокруг, Валера начал насвистывать «Возвращение домой». Точно! Художественный свист в стиле «Блюзетты» Тутса Тильманса!
Когда отворил дверь в большую студию на первом этаже, где уже собрались музыканты оркестра, не испытывал ни малейшего волнения. Словно наполненный гелием шарик, он парил в завтрашнем дне. Дне, когда вокализ в исполнении Ободзинского будут слушать в каждом доме Советского Союза.
– Кто это? – ошарашенно расспрашивал молодой песенник Леонид Дербенев. – Да ответьте же наконец!
Однако окружающие отвечать не спешили. Необычная фразировка и легкое, виртуозно-воздушное исполнение будто загипнотизировало слушателей.
– Ла-ло-ла-лура лалура-лалора, ла-ло-лоло-о-о, ла-ло-ла-лура лалура-лалора юга-ра-гари-и-и-и! Йа-ру-ааа да-ло-ра да-най-да…
И даже, когда смолкли последние такты мелодии, некоторое время стояла тишина. Первым нарушил ее Владимир Дмитриевич Рыжиков:
– Невероятно! Так легко, так по-мальчишески задорно, так неповторимо…
Дербенев тут же сосредоточил все внимание на главном редакторе «Мелодии»:
– Так кто он, Владимир Дмитриевич?
– Ободзинский. Валерий Ободзинский… – все еще задумчиво-сосредоточенно произнес Рыжиков.
– Я хочу написать для него песню! Знаю, что все решит худсовет, но так хочется, чтобы пел он! – Дербенева ощутимо потряхивало в каком-то нервном энтузиазме, словно он чудом спасся после бомбежки, а не прослушал песню. – Если он может из песни без слов такое сделать, то с текстом сотворит что-то невообразимое.
В это время, не знающий о неизгладимом впечатлении, которое произвела на студию мелодия, Валера внимательно слушал Лундстрема.
– Вокализа для Болгарии мало, – говорил Олег Леонидович.
– Ведь у меня еще йодль и «Селена».
– Эти песни поют многие. А для Болгарии хорошо бы иметь свои. Те, что будут связывать с Ободзинским.
Незаметно к ним подошел главред Рыжиков:
– Будет песня. Я вам обещаю!
– Владимир Дмитриевич, здравствуйте, – тепло улыбнулся Лундстрем. – Знакомьтесь, это наш солист – Валерий Владимирович Ободзинский.
Рыжиков протянул ладонь для рукопожатия:
– Наслышан. Вы необыкновенно удивили меня, Валерий Владимирович, – подчеркнуто уважительно сказал он. – Вам и Айно Балыне отдали по одной песне для пластинки, как солистам оркестра, чтобы подчеркнуть репертуарную оригинальность советского джаза. Однако я настою на второй лично для вас. Думаю, вы заслужили песню со словами.
Когда Рыжиков отошел, Валера осторожно спросил дирижера:
– Олег Леонидович, думаете, худсовет разрешит вторую?
– Считайте, что на следующей неделе у вас будет песня, – похлопал по плечу Лундстрем и, понизив голос до полушепота, добавил: – Единственный, кто вносит рискованные предложения, это Владимир Дмитриевич. Потому что он и есть худсовет. Остальные опасаются потерять теплые кресла. Могут разве что поиграть в цензоров.
Через неделю Валера начал репетировать песню Горбульскиса «Праздничный ритм»:
– Город праздничный, небо голубое, огоньки блестят, солнце светит, – мягко выводил Валера ритмы кубинского ча-ча-ча. – Хорошо сегодня вместе нам с тобою до зари бродить по площадям.
Рядом заливалась смехом Неля:
– Вот уж дали песню со словами! И огоньки светят, и солнце! И день, и вечер, и бродить до зари можно! Пушкина нет на этого поэта.
– Почему Пушкина? – перестал петь Валера.
– Ну… говорят, когда он учился в лицее, им дали поэтическое задание: написать стихи о восходе солнца. И как только Мясоедов прочел первую строку: «Блеснул на западе багряный царь природы», то Пушкин, ловко подметивший нелепость, приделал окончание: «И удивленные народы не знают, что им предпринять: ложиться спать или вставать».
– Похоже на анекдот, – засмеялся Валера и стал целовать то в одну, то в другую щеку, раздавая комплименты. – Какая ты у меня внимательная! И начитанная! И красивая!
– И фамилия такая смешная – Скучайте!
– Это литовская поэтесса.
